Лекарство от одиночества - Юлия Резник

Он спрашивает и сам, наверное, не замечает, что его интонация становится вопросительной совсем не на слове «слышишь»… А я, как назло, подмечаю все. Пошатываясь, отхожу к столу. Забираю из цепких Мишкиных пальчиков чью-то карту и застываю, слепо глядя на выкрашенную красивым серебристым цветом стену. Картинка перед глазами начинает уже знакомым образом прыгать. Вот бы взять и, как кинопленку, отмотать нашу жизнь назад. Но нет. Так не бывает.

Зажмуриваюсь. Не знаю, как космонавты ощущают себя в момент перегрузок, но почему-то кажется — как-то так… Я словно в мясорубке. Меня сносит с орбиты и несет, несет… Куда-то, где нет привычных ориентиров, где очевидным становится тот страшный факт, что все привычное и знакомое, все, что ты знал и любил, в чем никогда не сомневался, осталось в прошлом. И это ужасно страшно.

— А мне? Что делать мне, Юра? Ты веришь, что я тебе изменила? Или…

Может, это сейчас не так важно, но мне нужно знать! Знать, в чем он меня обвиняет. И обвиняет ли в принципе?

— Не пори чушь! А что делать… Я и сам не знаю. Дай мне, что ли телефон этого твоего Пятса.

— Зачем?

— Затем, что я должен выяснить, куда этот криворукий мудак дел мои образцы.

— Он-то тут при чем?

— Это его блядская лаборатория! — орет Валов. Я вздрагиваю, веду по волосикам испуганно жмущегося к ноге Мишки.

— Юра… — шепчу, сглотнув слезы.

— Прости! — он прячет лицо в ладонях, дыша как выброшенный на берег кит. — Прости, Эля. Я сейчас не в себе. Давай потом поговорим, ладно? Мне нужно все обдумать. А вы домой езжайте.

— Ладно. А ты? Уверен, что сможешь сейчас работать?

— Я уже вообще ни в чем не уверен. — Юра падает в кресло и жестом, полным отчаяния, обхватывает голову. Я видела его разным. Я была с ним в самых сложных, самых горьких жизненных ситуациях, я утешала его, когда он терял пациентов, с ума сходя от бессилия… Но никогда я не видела его настолько сломленным.

— Юра… — шепчу бессвязно. — Но он же… Ты же его любишь и…

— Потом, ладно, Эль? Иди. Только номер Пятса оставь. Он не меньше нас заинтересован в том, чтобы мы не поднимали шумиху.

Я киваю, диктую мужу номер давнишнего друга. Не без труда убеждаю сына, что нам пора уходить. И только на стоянке до меня доходит, что если мы действительно поднимем шумиху, о том, что Мишка не Юрин сын, узнают все кому не лень! В том числе и наш сын… Я останавливаюсь. Прикладываю руку к груди, ощущая, как внутри меня пробуждается что-то страшное. Дикое… То что ревет там, то что заставляет распрямляться поникшие плечи и выровнять спину. Я со страшным хрипом хватаю воздух. Легкие горят, тело вибрирует, в виски долбят ударные дозы адреналина. Я осторожно, контролируя каждое свое движение, чтобы ничего не сломать, прижимаю сына к сердцу и понимаю, что убью любого… любого убью за один косой взгляд в его сторону. Вот он какой, оказывается, материнский инстинкт. Господи, а я и не знала… Чтобы как-то себя обуздать, покрываю звонкими поцелуями Мишкины щечки.

— Мама, неть! Фатит! Мама!

Конечно-конечно. Кое-как беру себя в руки и, затолкав пробудившегося Халка на место, усаживаю Мишку в кресло. По дороге домой убеждаю себя, что мы непременно со всем разберемся. И все преодолеем. Правда, чем больше времени проходит, тем слабее становится моя вера. Потому что Юра ведет себя совсем не так, как я могла бы предположить. Он просто от меня закрывается. Проходит несколько дней, а Валов так и не находит в себе сил поговорить о своих чувствах. Лишь к четвергу я припираю его к стенке, и то лишь бы узнать, что Юра выяснил в разговоре с Пятсом.

— То, что и следовала ожидать. Якобы в тот день сперму сдавали всего два человека. Второй образец, который оказался моим, по сей день не был использован.

— Это же хорошо?

— Ты серьезно? — по какой-то неведомой мне причине Юра заводится. Вскакивает с кровати и начинает метаться по комнате.