Только (не) трогать - Лана Вейден (2020)

Ага, прямо как на редсовете «Майер Паблишинг», когда выступает Марк. Хотя я не припоминаю, чтоб он когда-нибудь улыбался.

После того, как Соня умылась, я ставлю ей мультики, а сама включаю ноутбук и открываю злополучный файл. Перечитываю первые предложения, пытаюсь переставить слова. Конечно же, лучше не становится. В голове пусто. Что делать?

Кожа снова зудит и опять хочется принять душ, но я сдерживаюсь. Чтобы отвлечься, решаю нарисовать Сониного зайца.

В художественной школе я пробовала разные инструменты и материалы. Больше всего мне нравилась легкость и прозрачность акварели, ее мягкие оттенки, но недавно я открыла для себя маркеры и неожиданно их полюбила. Получаются такие же красивые градиенты, а огрехи с цветом или случайные пятна можно удалить размывающим прозрачным маркером.

Жаль, что таким маркером не стереть свои ошибки! Мысли снова возвращаются к проникновению в кабинет Майера — я бы многое отдала, чтобы «стереть» этот поступок.

Самое ужасное — бесполезно доказывать, что я и правда ничего плохого не хотела. Если бы рукопись и правда оказалась на видном месте, я ни за что не стала бы ее красть (в жизни ничего не крала!). Для меня было важно лишь приобщение к тайне, возможность открыть сундук с сокровищами (потому что все книги Богдана — это сундуки с сокровищами) и просто полюбоваться ими.

Тяжело вздохнув, я делаю в скетчбуке набросок карандашом, обвожу его лайнером, потом стираю карандаш и начинаю закрашивать рисунок. Почему-то приходит в голову, что «маркер» начинается с «марк», и я начинаю хмуриться: видимо, отвлечься не получится.

Соня бросает мультики и наблюдает, как оживает на бумаге ее заяц, а потом требует рисунок себе и с восторгом носится с ним по квартире.

Марина приходит через час. За это время мы Соней успеваем сочинить сказку о зайце и устроить чаепитие. Оставшись одна, я раздеваюсь и иду в спальню.

Спальня — это узкая прямоугольная ниша в части однокомнатной квартиры (бабушка называла ее «аппендиксом»). Здесь помещается только кровать и небольшой письменный стол, но всё же уютно.

Когда я сюда переехала, бабушка завесила вход в нишу плотной зеленой шторой: получилось, будто у меня своя комната. Штора так и висит, и я до сих пор ее задергиваю, хотя бабушки уже и нет в живых.

На прикроватном столике стоит маленький ночник и две черно-белые фотографии Богдана в деревянной рамке: когда-то эти фото были выложены на сайте издательства. Давным-давно, еще лет десять назад, у Богдана вышло три сборника стихов. Замечательные стихи, такие глубокие. Говорили, что после выхода сборников он преподавал в литературной школе, но не очень долго. Если это правда, то как же повезло его ученикам! Потом он несколько лет ничего не писал, а затем вдруг стал романистом.

На одной из фотографий Богдан стоит в каком-то парке. Одет в джинсы и белую рубашку, волосы взъерошены, рубашка наполовину расстегнута. Он прикасается указательным пальцем к подбородку и смотрит вдаль. «Это что еще за нарцисс?» — спросила как-то бабушка. Просто раньше эта фотография стояла у меня на заставке ноутбука, она случайно увидела и стала возмущаться.

Конечно, никакой Богдан не нарцисс, это просто образ. И на фото, где он сидит на диване с сигаретой — тоже образ, игра на публику. А на самом деле он очень умный, глубокий человек.

И внешность у него утонченная — тонкий, немного длинный нос, выразительные скулы. Есть в его внешности что-то французское: запросто можно представить, как он сидит в кафе на Монмартре, обедает луковым супом или ужинает конфи из утки.

Я провожу пальцем по волосам Богдана, словно стараясь их пригладить, а потом включаю ночник и ложусь в постель. Кажется, что при мягком свете очертания предметов становятся размытыми, а звуки — более четкими. Слышно, как ругаются соседи, хлопает дверь подъезда, лают собаки во дворе. Я закрываю глаза, но не могу заснуть до утра, чувствуя, как нарастают отчаяние и тревога.