Только (не) трогать - Лана Вейден (2020)

— Несправедлив? — Марк вдруг захлопывает ноутбук, прищуривается, и мне кажется, что его черные глаза становятся еще чернее. — Давай кое-что напомню. Первое: ты залезла в мой кабинет. Собралась копаться в моих вещах. После этого я должен тебя на руках носить? Второе: выяснилось, что работа здесь тебе не нужна. Сейчас ты занимаешь чьё-то место, но знаешь, что хуже всего? У тебя совсем нет стремления стать лучше, выбраться из болота тотальной одноразовости и создать что-то стоящее. Даже то, что ты делаешь якобы для души, ты делаешь без души. Пишешь о любви, только вся твоя история — кладбище мёртвых фраз. Твои слова должны являться твоим сердцебиением, а не этой пошлятиной, — он в очередной раз берет мою рукопись, пролистывает её и цитирует: «Настоящая любовь — это отказ от обладания». Скажи, у самой-то хоть раз подобное было?

После этого он швыряет листы обратно — с такой силой, что часть из них падает на пол, рядом с очками, и сам отвечает на свой вопрос:

- Нет.

Это громкое и категоричное «нет» взлетает в воздух и шлепается на пол вслед за листами. Я вздрагиваю.

— Потому что такой любви не существует, — тем временем продолжает он. — То, о чём ты пишешь, пусто и лживо. Да и сама ты — пустышка. Воплощение всего, что мне так противно в людях: глупости и напыщенной посредственности. Такая же фальшивая, как и твои очки без диоптрий. При этом говоришь о какой-то несправедливости. Лицемерка.

Каждое слово — как увесистая пощечина. Удивляюсь, что еще стою на ногах.

Но разве можно было ожидать от Марка Майера чего-то другого? Я ведь знала, какой он, знала, что разговаривать с ним бессмысленно, так почему не смогла просто забрать очки и молча уйти?

Самое плохое — меня всё-таки слишком ранят эти слова. Почему-то хочется его переубедить. Наверное, всему виной моё ужасное тщеславие.

— Я не пустышка! — говорю прежде, чем успеваю подумать. — И я умею чувствовать… глубоко. И понимать суть вещей.

— Да неужели? — Марк откидывается на спинку кресла. Его лицо становится непроницаемым. — А давай-ка проведем эксперимент, — он кивает в сторону стеллажа. — Возьми любую книгу и открой ее на любой странице.

Я подхожу к стеллажу. Среди множества книг незнакомых авторов вижу первую книгу Богдана и хватаюсь за нее, как за спасательный круг.

— Ну? — Майер начинает свою любимую перкуссию стола. — Читай.

В книгах Богдана я понимаю всё, однако выбираю начало. То самое, с которого началось наше знакомство.

- «Временами кажется, что моя душа похожа на комнату, обитую пробковым деревом».

— Стоп, — он прерывает меня холодно и жестко. — А теперь объясни, что это означает.

Я закрываю книгу, опускаю голову и говорю еле слышно:

— У Пруста была комната, обитая панелями из пробкового дерева.

— Была. И что?

— Пробковое дерево приглушает звуки. А эта фраза — о приглушенной душе. Об одиночестве, — голос почему-то срывается.

— И это всё?

Я не знаю, что еще сказать, поэтому просто поднимаю голову и смотрю на него. Кажется, что в тишине слышно, как громыхает моё сердце.

— Я спрашиваю — это всё?

— Возможно, еще о н-непонятости, — я начинаю запинаться. — Об отчаянии и безысходности.

Майер презрительно усмехается:

— Ладно, объясняю. Изолирующие свойства пробкового дерева зачастую преувеличивают. Зато забывают о другом свойстве — оно впитывает в себя всё, в том числе и самое вредное. Со временем комната с такими стенами становится отравленной коробкой. И эта фраза — не об одинокой, а об отравленной душе. О том, как иногда то, в чем ищешь спасение, становится твоей погибелью. Так что не обольщайся насчёт своих умственных способностей, девочка.

Теперь я и правда чувствую себя глупой и жалкой. Безумно хочется закричать — так громко, чтоб аж стекла повылетали. Затопать ногами. Ударить его.

Но я смотрю на листы под ногами — белые «надгробия» с черными «эпитафиями» — и молчу.