О поэте, появившемся в 1820 году - Гюго Виктор

I

Вы над ним посмеетесь, люди света, вы пожмете плечами, люди пера, мои современники, ибо скажу вам потихоньку: среди вас, вероятно, нет никого, кто бы понимал, что такое поэт. Разве его встретишь в ваших дворцах? Разве его увидишь в ваших кабинетах? И уж если зашла речь о душе поэта, так ведь тут первейшее условие, по выражению одного красноречивого оратора, – никогда не размышлять ни о цене лжи, ни о плате за подлость. Поэты моего времени, есть ли среди вас такой человек? У кого в ваших рядах уста способны говорить о великом — «os magna sonatorum», у кого из вас железный голос — «ferrea vox»? Где тот, кто не склонит голову ни перед прихотями тирана, ни перед гневом партии? А вы все подобны струнам лиры, звук которой меняется с переменой погоды.

II

Будем же откровенны. Среди вас найдешь еще, пожалуй, вчерашних рабов, готовых взывать к вольности, после того как они обожествляли деспотизм; перебежчиков, которые рады льстить власти, хотя только что воспевали анархию; сумасбродов, недавно целовавших кандалы беззакония, а сегодня, как змея в басне, обламывающих себе зубы об удила закона; но среди вас не найдешь поэта. Ибо, да будет вам известно, те, кто не торгует своим призванием, требуют от поэта честного ума, чистого сердца, души благородной и возвышенной. Говорю вам это не от своего имени, – ведь сам я ничто, – но от имени всех тех, кто рассуждает и кто думает, что слова (уж так и быть, возьму пример из античности) «Dulce et decorum est pro patria mori»[1] плохо звучат в устах труса. Признаюсь, я все искал вокруг себя поэта – и не нашел его; тогда в моем воображении возник идеальный образ, который я хотел бы нарисовать, – как слепой Мильтон, я подчас пытаюсь воспевать солнце, которого не вижу.

III

Не так давно я открыл только что появившуюся книгу; она вы шла без имени автора, под простым заглавием – «Поэтические раздумья». То были стихи.

В них что-то напомнило мне Андре Шенье. Перелистывая их, я невольно проводил параллель между автором этой книги и несчастным поэтом, написавшим «Молодую узницу». У обоих то же своеобразие, та же свежесть мыслей, то же богатство новых и живых образов; только картины одного суровы и даже таинственны, нрав другого веселей, у него больше изящества и гораздо меньше вкуса и порядка. Обоих вдохновляет чувство любви. Но у Шенье это чувство всегда земное; у автора, с которым я его сравниваю, земная страсть почти всегда очищена небесной любовью. Первый научился придавать своей музе простые и строгие черты античной музы; другой, часто пользующийся стилем отцов церкви и библейских пророков, не боится порой следовать мечтательной музе Оссиана и вдохновенным богиням Клопштока и Шиллера. Словом, если я правильно определяю их различия, – впрочем, довольно незначительные, – первый из них – романтик среди классиков, другой – классик между романтиками.

IV

Так вот они, наконец, стихи поэта, поэтические творения, в которых есть истинная поэзия!

Я прочел целиком эту удивительную книгу; я снова перечитал ее, и, несмотря на выражения небрежные, неясные, на неологизмы и повторения, замеченные мною кой-где, мне хочется сказать ее автору: смелее, юноша! Ты из тех, кого Платон намеревался осыпать милостями, а затем изгнать из своей республики. Приготовься к тому, что ты будешь изгнан из этой страны анархии и невежества и что тебе, изгнаннику, будет отказано в триумфе, которым Платон все-таки жаловал поэтов, – не ждут тебя ни пальмовые ветви, ни фанфары, ни венки.

Май 1820