Не по торной дороге - Анатолий Брянчанинов (1905)

— Уверена!.. А если б вы знали, как часто приходится принуждать себя, казаться веселей, когда на душе грустно! Мы — люди подневольные, М-r Осокин, — вполголоса добавила она, — нельзя судить нас так строго.

— Да помилуйте, я…

— J'ai en horreur mon education,[31] — горячась, продолжала Софи, — эту светскую выправку. Наклонности мои совершенно иные, но что делать, когда этого требуют!

Она вздохнула и печально опустила голову.

— А если я попрошу вас, вы пойдете? — с некоторым волнением спросил Орест.

Софи медленно подняла глаза и выразительно взглянула на него.

— Может быть.

— Почему же не наверно?

— Это зависит не от меня, — улыбнулась девушка, — у меня есть папаша и мамаша!

Раздался звонок, Ильяшенковы вернулись, а за ними, с вскрикиваниями и взвизгиваниями, ввалилось в гостиную целое семейство; Осокин взялся за шляпу и поспешил удалиться.

II

От Ильяшенковых Орест отправился к сестре; он каждый день заходил справляться, не приехала ли она из деревни. Подходя к дому, он увидел отворенные ворота, поднятые сторы и весьма обрадовался: с Надеждой Александровной он, в последнее время, сошелся весьма близко.

— Приехали? — весело спросил он, отворившего дверь лакея.

— Как же-с, еще в обедни… К вам посылали, да не захватили.

Осокин разделся и прямо пошел во внутренние комнаты. Сестру встретил он в коридоре, бежавшею ему навстречу. Она бросилась к нему на шею и, несколько раз крепко его поцеловала.

Надежда Александровна только двумя годами была старее брата, но в ее умном выразительном лице сказывалось что-то грустное, почему ей и казалось как бы более двадцати девяти лет, которые она прожила на белом свете. Среднего роста, с темными, роскошными волосами, эффектно скрученными почти на самой маковке, гибкая и грациозная, она была очень и очень привлекательна.

— Ну что, здоров? Не скучал? обратилась она к брату.

— Что обо мне спрашивать… ты-то вот как?.. Э, постой-ка, — сказал Орест, выводя сестру на свет и вглядываясь в ее лицо. — Да ты никак плакала? О чем?

— Так! — поспешила замять Бирюкова.

— Ну после поговорим… а теперь племянников мне подавай.

Но племянники, два здоровые мальчугана, уже бежали к дяде; Осокин перецеловал их и, сходив в переднюю, принес каждому по игрушке. Мальчуганы, в неописанной радости, схватили их и, подпрыгивая, с визгом умчались к себе.

— А Владимир Константинович где? — спросил Орест, усаживаясь на диван возле сестры.

— Ты знаешь, где он может быть: или на конюшне или на псарне! Ты слышал, вероятно, что он и в городе ее завел?

— Слышал, Надя.

— Сюрприз мне приготовил… В общество охоты записался и каких-то новых собак выписал!

— Ты об этом-то, бедняжка, и плакала?

— Будешь плакать, как деньги в руках так и плывут, имения и дом заложены, а расходы не только не уменьшаются, а все растут да растут!.. Ну по нынешним ли временам собак держать! Иной раз в доме десяти рублей нет… надо же и о детях подумать, Остя!

Слезы слышались в ее голосе.

— А надоедать ему замечаниями, ты сам понимаешь, мне неловко: состояние все его, а приданая усадебка моя не Бог весть что! Да и обстроил он ее.

— В деревне-то он не обижал тебя?

— Нет… да что в том? Лучше бы он тиранил меня, чем поминутно опошливать себя в моих глазах… Уж это не жизнь, Остя, с человеком, которого не уважаешь!

Брат вздохнул и нервно провел рукою по волосам.

В это время из внутренних комнат послышался грубоватый мужской голос и, в синей венгерке опушенной мерлушкой, с арапником в руке, молодцевато вошел Бирюков. Это был полный, красивый, лет под сорок брюнет, с большими усами, поднятыми вверх, и какою-то залихватскостью во всей фигуре.

— Бофрерчик![32] Сколько лет, сколько зим! — пробасил он, протягивая к нему руки.

Осокин уклонился от объятий зятя и довольно сухо с ним поздоровался.