Услышь мою тишину - Тори Ру

Упоминание о маме сродни удару под дых — я шиплю от внезапной фантомной боли, невыносимой и резкой.

— Как она? Ты ее видел?

Паша кивает.

— Я иногда прихожу сюда. Естественно, мы видимся и о многом говорим. На похоронах я ее не узнал, но когда появилась надежда на твое выздоровление, ей стало намного лучше.

Стыд, словно крутой кипяток, обжигает и уничтожает меня. Вместо благодарности, поддержки и утешений, я наговорила маме ужасных вещей, оскорбила, в истерике выгнала. Я никогда не посмею появиться перед ней. Я не заслуживаю прощения.

Закусив губу, разглядываю кипенно-белые ватные облака. Спотыкаюсь о кочку и налегаю на трость; Паша реагирует — на мгновение замедляет шаг, но, убедившись, что я в норме, тут же возвращается к своему привычному темпу. Выбиваюсь из сил, изнываю от зноя, но не отстаю — я буду с ним и в горе, и в радости даже после смерти. Перехватываю трость, на ходу сбрасываю ненавистную рубашку, остаюсь в одном топе и связываю на талии рукава. Легкий ветерок приятно холодит шрамы, но Паша будто не видит их — в медовых глазах тлеет умиротворение и спокойствие.

Сегодня один из тех дней, что меняют судьбы и запоминаются навечно. Сегодня мы по-настоящему счастливы.

И мы никогда не забудем, кем являемся сейчас…

— Спасибо, что согласилась! — Паша останавливается, раскрывает объятия, и я бросаюсь в них, ощущая его мятное дыхание у губ: — Я очень сильно тебя люблю.

— Спасибо. — Дрожу я, вцепившись в его футболку. — Спасибо, что вытащил меня.

* * *

Только вернувшись в привычную городскую суету и шум, я вспоминаю об оставленных на время проблемах, и тяжелый диалог с Ксю выползает на передний план.

Смогла ли я помочь Сороке? Я прислушиваюсь к себе, но не слышу даже отголосков запредельного ужаса и тоски, терзавших его неупокоенную душу. Значит ли это, что Ксю все поняла и готова поговорить с Ником?

Маршрутка тормозит на парковке ТЦ, и я дергаюсь от внезапного озарения:

— Паш, а давай кофе выпьем? В кафешке под куполом. Как раньше…

Паша хватает рюкзак, сжимает мою ладонь, и мы, вслед за другими пассажирами, выбираемся наружу. С реки тянет тиной и стоячей водой, стеклянные двери торгового центра беспрестанно вращаются, поглощая и выпуская на волю потоки людей.

В диком волнении схожу с эскалатора, пробираюсь через галдящий фудкорт, и прозрачные створки разъезжаются перед носом, приглашая нас в прохладный уют кофейни.

Я сразу обращаю внимание на плотную фигуру бариста за стойкой — это не Ксю…

Занимаю кресло напротив Паши, озираюсь по сторонам, выискивая ее, но вижу только перекошенные рожи официанток — они оценивают парня рядом со мной и презрительно морщатся при виде шрамов на моих предплечьях.

Одна из них, Лера, не совладав с нервами, срывается с места и, обмахиваясь пластиковым подносом, подваливает к нам:

— Что будете заказывать? Инвалидам без очереди.

— Я похож на инвалида? — отзывается Паша и обворожительно скалится. — Мило. Тогда мне доппио. Черный, как моя душа. И без намека на сахар. Моей благоверной — то же самое.

Лера багровеет от досады, но невинно хлопает ресницами:

— Влада, здравствуй! Кстати, Ксения Николаевна уволилась сегодня утром. Забрала вещички и смоталась. Разве ты не в курсе? — Она просекает мое замешательство и неискренне сокрушается: — Неужели она тебе ничего не сказала?

* * *

53

Впервые за три десятка лет убитая квартира на отшибе переживает грандиозный ремонт — форточки плотно прикрыты, духота замкнутого пространства пропитана запахами сырой бумаги, побелки, краски и клея. Пол застелен газетами в кляксах и белых разводах, завален рулонами и лоскутами обоев, разнокалиберными кистями и валиками. В углу, за стремянкой, притаилась спортивная сумка с вещами Паши. Его испачканное мелом лицо всплывает в памяти и вызывает улыбку.