The Мечты. О любви - Марина Светлая

Она помнила, как просила у Жени присмотреть за Андреем. Потому что тот днем никогда не спит долго, наверняка скоро подорвется, а она не знает, сколько времени понадобится, чтобы все объяснить. И в очередной раз отвечая на Женино: «Да погоди ты! Может, не сейчас хотя бы?» — мотала головой, потому что потом будет еще хуже. Уж лучше сразу.

Пусть и глупо.

Но если вот прямо здесь не сказать — он же потом их с Царевичем обоих домой повезет. Наверняка потребует ехать его машиной. Он такой упрямый, когда чего-то хочет, а хочет он их с Андреем. И вот это будет действительно страшно. Остаться втроем в ограниченном пространстве салона и дальше молчать. До какого-то гипотетического результата теста. Материал для которого брать у предполагаемого деда?! После всего обойтись с Богданом еще и так? Еще и такое натворить?

Нет, нет. Это уже совсем невозможно. И неправильно. И такого она точно не сделает. Даже если рациональная и спокойная Женя уверена, что это ошибка и она поступает импульсивно. Но от одной мысли, что можно промолчать и разобраться самой, а его потом поставить перед фактом, ей становилось не по себе.

Честно — это сдать анализы вместе. И результатов тоже ждать вместе. Столько, сколько потребуется. Потому что… она ведь тоже не знала! Черт подери, она не знала! Она виновата, но она не знала!

Как очутилась в коридоре, Юлька помнила уже не очень отчетливо. На кухне все еще шуршала Елена Михайловна, но, отбившаяся от рук, уже о чем-то рядом с ней щебетала Лизка, очевидно, решившая оставить уроки до лучших времен или пока родители не обратят на нее внимание.

Женя мягко сжала ее плечо, в очередной раз шепнув: «Уверена?»

И Юля упрямо кивнула. И сама не подозревала, какой спокойной и собранной выглядит сейчас. Может быть, это и позволило Женьке ее отпустить. Туда. Туда, во двор, где о чем-то переговаривались мужчины Моджеевские. Она вышла на веранду, не накинув куртки, и посмотрела в их сторону, почему-то впервые именно сейчас отмечая про себя, что они разные, но и похожи невероятно. Ростом, худобой, подтянутостью. Какими-то движениями. Без фотографической точности, которую она наглядно узрела совсем недавно, но жирными мазками одной и той же руки… одной и той же кисти!

Она спустилась на пару ступенек с крыльца. На звук ее шагов Богдан обернулся, будто почуял, что это она. А Юля, будто бы каждой своей частицей устремившись к нему, оставаясь при этом неподвижной там, у ступенек, смогла только кое-как улыбнуться. Пропустить ровно один удар сердца и сказать:

— У меня к тебе дело.

— Только не начинай о том, что ты собралась домой добираться сама, — прищурившись, заявил он в ответ.

— Не буду. Поговорить надо, — ответила Юля, переведя взор на Романа, который тоже теперь напряженно смотрел на нее, хотя и, стоило отдать ему должное, гнева в нем она не видела сейчас, только тревогу.

Потом вернулась глазами к Богдану и добавила:

— Это важно.

— Ну если важно… — он взглянул на отца.

— Если важно, то конечно, — прочистив горло, брякнул тот и сунул в зубы сигарету. — Я пока это… Чай организую.

И с этими словами он двинулся к дому, по пути буравя Юльку взглядом, от которого у нее холодело на душе. Будто бы Моджеевский-старший уже вынес ей вердикт за все ее прегрешения. Но вопреки этому дурацкому ощущению, Роман Романович по пути стянул с себя куртку и, проходя мимо, накинул на плечи, пробурчав почти не раскрывая рта и не вынимая сигареты:

— Не лето, замерзнешь тут.

Потом он скрылся за дверью, надежно прикрыв ее за собой. А Юлька осталась стоять, не решаясь подойти ближе к Моджеевскому-младшему.

Наблюдая за ней, Богдан удивленно вскинул брови и, не сдержавшись, съязвил:

— Ты сейчас похожа на щенка, который растерзал хозяйский тапок и точно знает, что накосячил.