Это (не) твой ребенок - Гала Григ

Из такси вышли Борис с Катей. Их лица не вписывались в общую беспечную атмосферу праздника.

Павел, отвернувшись, смахнул скупую мужскую слезу.

— Как Маняша? — Борис задал вопрос, вглядываясь в лицо друга.

— Еще не проснулась после наркоза.

— Мы можем чем-то помочь?

Не ответив на Катин вопрос, Павел махнул рукой и ушел. Разговаривать не было сил.

— Вас спрашивал заведующий отделением. Просил зайти.

— Да, конечно.

Марина открыла глаза. Поразила белизна вокруг. Она не сразу вспомнила события новогодней ночи. Попробовала встать, но резкая боль вдоль всего живота заставила опрокинуться назад.

Осторожно ощупывая живот, она начинала соображать, что произошло. Воспоминания были отрывочные, бессвязные, но все сводилось к тому, что она уже родила.

— Наверное, кесарево, — подумала она и улыбнулась. — Говорят, что у деток после операции головка не деформируется, как иногда бывает во время обычных родов.

Дверь в палату открылась:

— Проснулись? Я врача позову.

— Скажите, а кто у меня — мальчик или девочка? — медсестра выскочила из палаты. Под дверью стоял Павел.

— Я войду?

— Нельзя. Врач должен сначала…

Она не договорила. Павел осторожно, но решительно отодвинул ее в сторону:

— Я сам, — было ясно, что его ничто не остановит. Перепуганная сестричка помчалась в ординаторскую.

— Мариша, родная, — он был поражен ее улыбкой, свидетельствующей о том, что она еще ничего не знает.

— Павлуша, кто у нас родился? Мне не сказали.

— Девочка… — голос дрожал, он низко опустил голову, — но ее уже нет.

— Паша, не говори глупостей. Скажи, чтоб ее принесли. Я, правда, мечтала подарить тебе сына, но ты ведь не расстроился, нет?

— Марина, услышь меня… Нашей девочки нет в живых…

Крик, вырвавшийся из ее груди был такой силы, что разнесся по всему отделению, вызывая дрожь у всех, кто его слышал. Это был крик безысходного материнского горя. А горе было настолько огромно, что пережить его было невозможно, не лишившись рассудка…

Возвращение было тяжелым. Марина отказывалась от еды. Не желала принимать таблетки. Держать ее в больнице не имело никакого смысла. Здесь все напоминало о потере. Павел настоял на домашнем лечении.

Пришлось нанять сиделку.

Лечить надо было не тело, а душу.

Марина осунулась, побледнела. Она утратила интерес к происходящему. Взгляд ее потух. На Павла смотрела с совершеннейшим безразличием. Катю с Борей вообще не хотела видеть.

Уставившись в одну точку, она упорно пыталась вспомнить мельчайшие подробности той ночи. Но мозг отказывался служить ей, воскрешая в памяти какие-то малозначительные картинки.

Изредка она ощупывала свой живот, словно надеясь, что все случившееся не может быть правдой. Потом беззвучно плакала.

Павел пытался разговорить ее, успокоить. Но она не шла на контакт. Молчала и отворачивалась.

Психотерапевт, наблюдающий ее, только качал головой:

— Она не хочет принимать потерю. Это нехорошо. Как бы не застрять ей в депрессивном состоянии.

— Так смените лечение, — настаивал Павел. Ему было тяжело видеть, как угасает его Мариша. Осмыслив и приняв горечь утраты, он сам кое-как справлялся с навалившимся горем. Его держало только осознание необходимости помочь жене.

— В этом случае лучший лекарь — время и любовь близких. Все зависит от Вашей заботы и ее желания продолжать жить. Препараты практически бессильны.

Яркий солнечный луч заглянул в окно. Скользнул по руке Марины, вялой и безжизненной. Эта безжизненность была разлита по всей комнате. Казалось, она навсегда поселилась здесь, чтобы каплю за каплей высасывать жизненные силы из молодой женщины. И это ей удавалось.

Но весна. За окном бушевала весна. И солнечный лучик, коснувшийся слабой руки, напомнил Марине, что она еще молода. Что за окном кипит жизнь. Что все еще можно изменить.