Алиби-клуб - Тэми Хоуг (2005)

В гибели Ирины я видела смерть мечтаний, которых не должно было быть. Жизнь, которую она хотела, причины, по которым она ее так жаждала, никогда не принесли бы ей счастья. Точно также, как я никогда бы не нашла счастья с Беннетом.

В смерти Беннета я видела колесо правосудия, провернувшееся в назначенный им, а не мной, час. Прежняя ненависть и горечь, которую я испытывала к Беннету Уокеру все эти годы просто перестали существовать. Я не чувствовала себя счастливой. Не чувствовала облегчения. Не чувствовала себя отмщенной или торжествующей, или нечто в этом роде. Я лишь ощущала отсутствие чувств, и знала, что пройдет еще много времени, прежде чем я полностью пойму, к чему все это.

В смерти Лизбет я видела слишком много, слишком близко, и увиденное ранило так сильно, что я могла лишь изредка доставать его из самого тайного уголка своего сердца и искоса бросать мимолетный взгляд, прежде чем убирала обратно. Лизбет была ребенком, которым я не была никогда. С открытым сердцем, которое я научилась так тщательно оберегать столько лет назад. И, возможно, поскольку я никогда не позволяла себе оплакивать потерю ребенка внутри себя, переживала ее смерть тяжелее всего. Гибель Лизбет оставила ощущение, что меня ранили так глубоко внутри, куда, я думала, ничто и никто никогда не доберется.

Мне не нравилось ошибаться.

Я позвонила родителям Лизбет в Мичиган и наплела небылицы об их милой дочери и несчастном случае. Им не нужно знать, как трагично складывалась ее жизнь в предшествовавшие смерти недели. Иногда правда бывает слишком жестокой, чтобы ее открывать. Правду Лизбет я оставила с ней.

Через несколько недель шумиха вокруг перестрелки на автосвалке Алексея Кулака пойдет на спад. Ее нужно перетерпеть, как укус комара. Я не давала интервью, не оставляла комментариев. Отвергла предложение сняться в «фильме недели». Выкроила день и отправила Билли Квинту лодку без дыр.

Когда вернулась, на ферме меня ждал Барбаро.

– Мне за столькие вещи нужно попросить прощения, – начал он, придерживая дверцу, пока я выбиралась из машины.

– Не у меня, – ответила я. – В конце ты принял правильное решение.

– Слишком незначительное, слишком поздно.

Я промолчала.

– Как ты, Елена? – спросил Барбаро. Он не смотрел на мою руку на перевязи. Не это он имел в виду.

Я передернула плечами.

– Не узнала ничего нового, чего не знала прежде, – отмахнулась я. – Преимущество моей прожженности и цинизма. Трудно быть одновременно шокированной и разочарованной.

– Я сожалею об этом, – заметил Барбаро. – Сожалею, что мы не смогли узнать друг друга в иное время, при иных обстоятельствах.

– Насколько мне известно, это единственное время, которым мы располагаем, – откликнулась я. – Нам остается только разыграть полученный расклад.

Он кивнул, вздохнул и отвернулся.

– Я собираюсь на время вернуться в Испанию, – сообщил Барбаро.

– А как же сезон?

– Будет другой. Я только хотел с тобой попрощаться. И поблагодарить.

– За что?

Он устало и грустно улыбнулся и коснулся моей щеки. Я уверена, что нежно, хотя на самом деле не могла почувствовать его прикосновение.

– За то, какая ты, – ответил он, – и за то, что помогла мне разглядеть, в кого я превратился.

Когда вечером заехал Лэндри, солнце низко висело на западном небосклоне, пламенея оранжевым и пурпурным на низком горизонте.

Я стояла у темной изгороди высотой в четыре доски, создавшей загон для хорошенькой кобылы Шона – Коко Шанель. Она щипала траву так деликатно, словно ела сэндвичи с огурцом на пикнике в саду.

Лэндри подошел и встал рядом со мной. Минуту мы наблюдали за лошадью.

– Как себя чувствуешь? – поинтересовался Джеймс.

– Бывали дни получше, – отозвалась я. – Бывали и похуже.

– Сегодня твой отец давал пресс-конференцию. Смотрела ее?

– Должно быть, мое приглашение затерялось на почте.