Арифметика подлости - Татьяна Туринская (2016)

Сердце ухнуло в пропасть. Он уже давно вернулся. Но даже не сообщил Маринке об этом. Не пришел. Даже не намекнул, что он уже в городе. Не счел необходимым. Обиделся, аки красна девица. Обиделся, что она перестала ему писать. А поинтересоваться хотя бы ее здоровьем гордость не позволила?

– Слушай, Марин, а что там у вас произошло? Он молчит, ты молчишь. Может, ему передать что-нибудь? Привет там, или информацию какую.

– Какую информацию, – обреченно вздохнула Марина. – Дурак он, твой Чернышев. Большой и глупый дурак. Нет, не так: большой, глупый и слишком гордый дурак. Вот и все.

Через несколько месяцев произошла еще одна встреча – благо, жили в одном, пусть и не маленьком, микрорайоне. Люда была уже весьма беременна, даже объемная шуба не могла скрыть ее выпирающего живота. Несмотря на пасмурный зимний день, на слякоть и мерзкую жижу под ногами, вся светилась. Рыжие кудряшки, выбившиеся из-под вязаной шапочки, так ярко отсвечивали, что ли? Или эти солнечные блики на ее лице называются счастьем?

Тогда и получила Марина вторую, последнюю пощечину. Оказалось, что Валера очень быстро утешился, и не только нашел ей замену, но и жениться успел – уж почти два месяца как свадьбу отгуляли. Жена симпатичная, тоже Марина, учительница начальных классов.

– Ну что ж, совет да любовь, – поздравление прозвучало коряво: посреди фразы голос сорвался на хрип. – Тебе, кстати, тоже. И еще: дай тебе Бог ребеночка здорового и легких родов. Пока, – гордо распрямив плечи, Маринка пошла дальше.

Никто – ни Люда, ни Ольга, ни родители, ни брат Миша – не догадывались, каких трудов стоило ей ходить с гордо поднятой головой. Хотелось выть в голос, а она улыбалась. Хотелось свернуться калачиком в своей комнате и никогда оттуда не выходить – а она улыбалась. Хотелось утопиться в ближайшей проруби, броситься с крыши шестнадцатиэтажки – а она улыбалась, улыбалась, улыбалась. Назло врагам, назло Чернышеву, назло самой себе. И пусть он не увидит этой ее деревянной улыбки, пусть не узнает, как замечательно она держится. Маринка должна держаться не ради предателя – ради себя самой. Иначе прямо сейчас ляжет посреди улицы и умрет.

После долгой зимы пришла весна. Природа постепенно оттаивала, просыпалась от зимней спячки. А в Маринкиной душе по-прежнему царила зима. И так ей самой было холодно от этого душевного мороза, так неуютно, так она уже соскучилась по теплу, по надежде на счастье, что за счастье с радостью приняла суррогат, симбиоз мужского обаяния с животной похотью.

Имя у суррогата было эффектное – Арнольд. Однако на знаменитого тезку похож не был даже отдаленно. Вместо железных бицепсов Шварценеггера – изысканная стройность Рудольфа Нуриева. В свои двадцать семь Арнольдик все еще был студентом. Только в отличие от весьма приземленного профиля Маринкиной «педульки» Арнольд принадлежал к светскому обществу. Вернее сказать, он сам себя к нему причислил.

Суррогат принадлежал к богеме. И учился не где-нибудь, а в художественном училище. Учился давно, и, похоже, окончить его собирался еще не скоро. Как любил говаривать Арнольд, «высокому искусству быстро не учатся». А потому он слишком-то и не спешил, не заморачивался. Мама с папой обеспечивали гениального сыночка с ног до головы, так что недостатка в чем-либо великовозрастное дитя не испытывало, а потому шло себе, не спеша, по жизни, по проторенной заботливыми родителями дороженьке.

Маринка примеряла в магазине шляпку. Не фетровую, какие носят умудренные жизненным опытом матроны, а простенькую такую, мягкую, трикотажную, с маленькими кокетливо загнутыми полями. Раньше носила шапочки или береты, а тут так шляпка понравилась, но никак не решалась купить. Все крутилась перед зеркалом: брать, не брать? Вроде и неплохо, но довольно радикально.

– Берите, девушка, не сомневайтесь! Кому еще, как не вам, носить такие шляпки?