Кошачьи хлопоты (сборник) - Тови Дорин (2013)

В отчаянии, решив, что пока важнее всего заставить ее съесть хоть что-нибудь, мы отложили вопрос о крупяных консервах на потом и вернулись к той пище, которую она предпочитала. И, памятуя о ее повадках, когда она выздоравливала, словно случайно роняли лакомые кусочки перед ней, где бы она в тот момент ни сидела.

Сработал этот прием далеко не сразу. Вначале все кусочки подъедал Соломон, который рыскал по следу, держа голову низко, точно ищейка с моржовыми усами. «Замечательная игра», – сообщил он нам с восторгом. Может, нам требуется, чтобы он выследил еще кусочек курицы? Тем не менее в конце концов мы добились, чтобы она съела кусочек кроличьего студня с – увы! – сиденья мягкого стула.

В процессе выздоровления кошки становятся очень и очень капризными, когда речь идет о еде. Например, Соломон, оправляясь от тяжкого недуга, соглашался питаться только в оранжерее и только с носка туфли Чарльза. Крабовым паштетом, помню как сейчас. И Чарльз клялся, что от его туфель разило паштетом больше месяца. А один мой знакомый кот для восстановления сил требовал креветок в ванну. Правда, в пустую ванну – он не настолько свихнулся. Но смотреть, как он ест, не дозволялось никому. А креветки должны были возникать перед ним по очереди, или от их вида у него пропадал аппетит. И я была свидетельницей, как его хозяйка часами скорчивалась под краем ванны и бросала в нее креветки – одну… вторую… третью…

Если кто-нибудь вздохнет – как типично для англичан! – и посетует, какими идиотами мы становимся, чуть дело коснется животных, я могу сослаться на мою американскую приятельницу, закаленную создательницу детективных романов, которая как-то добрую часть недели пролежала на животе. Ее кот Робин выздоравливал и соглашался вкушать только свежайшие рубленые бифштексы у нее под кроватью.

Однажды мы вычитали из книги, анализировавшей эту разборчивость, весьма полезный совет раскладывать еду на листах бумаги. Потакайте им, рекомендовал автор, любой ценой постарайтесь заинтересовать их. Болея, они обычно отворачиваются от мисочек, а вот с бумаги едят, потому что это необычно.

Шеба с бумаги есть не стала. «Только с сиденья стула, – сообщила она нам слабеньким голоском. – С того, который за дверью». Только так она способна что-то проглотить. И пусть мы поторопимся, не то у нее пропадет настроение. Ну, со стула так со стула. А поскольку я недавно обтянула сиденье багряным репсом, зрелище это сердце не радовало, пока я не сообразила накрыть сиденье оставшимся лоскутом и кормить страдалицу с него. Лоскут того же самого багряного репса, чтобы ей казалось, будто она кушает прямо с сиденья. Ведь когда я испробовала полотенце, она посмотрела на меня с грустной укоризной и вновь отказалась есть.

Вот так на студне из кролика, сдобренном глюкозой, Шеба медленно преодолела недуг. Более омерзительную смесь трудно вообразить: липкая, тошнотворно зеленоватая. Но Шеба перешла с нее к крольчатине просто, а от крольчатины к говяжьему фаршу. А затем в один прекрасный день я случайно сделала важное открытие – свиные сердца!

Да, совершенно случайно, так как была уверена, что покупаю овечьи. Я заприметила их в городской мясной лавке, решила, что они могут соблазнить нашу больную, и вошла в дверь.

– Овечьи сердца? Сию минуту! – сказал мясник и брякнул два кровавых кома на вощеную бумагу.

Шеба нашла их восхитительными. И уписывала с наслаждением, какого за ней не замечалось уже несколько лет. Она начала являться на кухню и требовать их во весь голос. Усаживалась возле меня с умильным видом, стоило мне достать мясорубку. И вот, после того как она и Соломон уже несколько месяцев питались ими, по два в неделю на двоих (и пожирали их, точно лесной пожар сухостой), я вошла в лавку и попросила парочку выставленных в витрине овечьих сердец. Новенькая молодая продавщица возразила:

– Так они же не овечьи, а свиные.

Да, они были свиные, что доказывает, какая я простофиля.