Крик ворона - Дмитрий Вересов

— А так. Аккурат на девятый день по Дмитрию Дормидонтовичу пришли мы, как водится, на кладбище. Могилка-то свежая, без памятника еще, а на ней — букет роз здоровущий, а в букете том — один стебель полынный. А рядышком, на Павловой могилке — пук полыни, белой ленточкой перевязанный, а посередине — одна роза. Таня сначала просто удивилась, а как домой пришли, бросилась к себе в комнату и ну рыдать. Я поначалу входить постеснялась, пусть, думаю, выплачется, потом не удержалась, зашла. А она лежит на тахте, в подушку ткнувшись, и трясется вся. Я к ней — не убивайся, мол, чего уж. Она голову-то подняла, вижу — смеется. Что с тобой, говорю, может, лекарства какого дать? Ах, говорит, Лизавета, я поняла, поняла теперь! Что ты поняла, спрашиваю. Она опять смеется. Это Павлик мой тайный знак мне подает, что жив он. Какой такой знак? А такой, говорит — как наши бабки большую полынь называют? Мне и не вспомнить сразу-то, а она подсказывает: чернобыльник. Понимаешь, говорит, чернобыльник, то есть «Чернов» и «быль». Есть он, значит, живет, а похоронили другого кого-то. А тайный этот знак потому, чтобы не прознали те, кому этого знать не надо...

М-да. Воистину Чернобыль! Такой сдвиг сильно отдавал паранойей, следовательно, моя целительная нимфа уплывала от меня безвозвратно: с таким запредельем мое пограничье не граничит.

— А кому-то не надо было знать? — в смятении спросил я.

— Да, — неожиданно ответила Лизавета. — Тут она ничего не придумала. Были такие люди, важные, большие люди, которые погибели его хотели. Из-за них он скрывался, из-за них и смерть принял... Или от них.

— Какие люди?

— Этого не знаю, не ведено мне знать, и тебе врать не буду. Только были они, это точно. И посейчас есть... Словом, с того дня как подменили ее: повеселела, перестала вдовой себя считать, платье черное сняла. Но на могилку ходить продолжает — как бы для отвода глаз, и из бухгалтерии своей не уходит, к прежнему ремеслу не возвращается, а то, говорит, эти все поймут и житья не дадут...

— К прежнему ремеслу? — переспросил я.

— Она ж в кино снималась, артисткой известной была. Татьяна Ларина, помнишь?

Татьяна Ла... Громко стукнула входная дверь, по прихожей простучали легкие шаги, и в гостиную, как порыв свежего ветра, влетела разлохмаченная чернокудрая девчоночка. Не обратив на меня никакого внимания, она подбежала к Лизавете и, привстав на цыпочки, чмокнула ее в желтую щеку.

— Что так рано, егоза? — спросила просиявшая Лизавета.

— Танцы сачканула... А что Эрна меня все время с Колобковым в пару ставит? Он воняет, — заранее оправдываясь, затараторила девочка.

— Нюта, ну что ты такое говоришь? — сказала Лизавета, сделав строгое лицо.

Нюточка повернула голову. Ее черные глазки изумленно округлились: она увидела меня.

— Это дядя Дима, наш сосед, — пояснила Лизавета. — Он помог мне белье донести и остался пообедать.

— Здравствуй, Нюточка, — сказал я.

— Здравствуйте. — Она спряталась за Лизавету и оттуда лукаво поглядывала на меня. — Это вы теперь в захаренковской квартире живете и музыку по вечерам крутите?

— Да. Если мешает, то... — Я растерянно посмотрел на Лизавету.

— А книжки интересные у вас есть? У папы большая библиотека, только я уже все прочитала, кроме геологических. Они скучные и непонятные.

— Нюта, как не стыдно... — начала Лизавета.

— Есть, правда немного, — сказал я. — Вообще-то книги я держу в другом месте. Но если хочешь, я принесу.

— Хочу, — заявила Нюточка. — А можно я посмотрю какие есть?

— Можно, — поспешно сказал я, опасаясь, что Лизавета опять начнет стыдить эту очаровательную и бойкую девчонку. Но та лишь пожала плечами и сказала:

— Только сначала руки помой и поешь. Нюточка сквасила рожицу, но послушно вышла из комнаты.

— Ты уж не серчай на нее, — сказала мне Лизавета. — Очень она у нас до книг охочая. От дела не сильно оторвет, если зайдет поглядит?