Тигриные глаза - Ширли Конран

— Моя мать говорит, что, если ребенку дать то, что он хочет, он никогда не станет есть столько, чтобы заболеть.

— Хочу надеяться, что ваша мать права, — неуверенно отозвалась Плам.

— У моей матери четверо сыновей, так что она знает, что говорит. Впрочем, я тоже знаю. Пит — наш самый младший брат — родился, когда мне было семнадцать. Теперь ему самому семнадцать. Не начать ли нам обед? Рекомендую омлет Арнолда Беннетта с копченой рыбой и тертым пармезаном. Официант, еще шампанского, пожалуйста.

После обеда Бриз отвез семейство в их Кентиш-таун на своем серебристом «Мерседесе».

— Можно мне зайти к вам? Мне бы хотелось посмотреть другие ваши работы и поговорить о планах на будущее.

Сердце у нее учащенно билось, когда она укладывала сонных детей в постель, а потом, когда открывала дверь мастерской.

— Извините, здесь такой беспорядок…

— А в какой мастерской вы найдете порядок? — Бриз расхаживал по холодной комнате, разглядывая при резком свете голой лампочки под потолком пришпиленные к стенам наброски. Из кучи в углу он вытягивал по одному полотну и долго изучал каждое. От его внимания не ускользнул и альбом с набросками. Затем он так же внимательно и долго разглядывал автора.

— Впереди у меня две пломбы и нет какого-то последнего зуба! — выпалила Плам.

— Да, но какой вы станете с течением времени? Вот что надо понять, прежде чем я возьмусь за вас. Талант у вас есть, а вот как насчет целеустремленности? И можно ли говорить о вашем продвижении? Готовы ли вы к тому, чтобы в случае успеха иметь дело со средствами массовой информации?

— А если предположить, что я не хочу, чтобы вы брались за меня? — немедленно ощетинилась Плам.

— Мы оба знаем, что вы хотите этого. — Бриз спокойно улыбнулся, шагнул к ней и, обняв за плечи, прошептал на ухо:

— Какая же ты хрупкая и маленькая!

Сквозь тонкую ткань она чувствовала тепло его руки, которую он положил ей на грудь, и задрожала. Она уже успела заметить, что руки у него были изящные, с длинными пальцами. Теперь, когда они мучительно медленно продвигались по ее груди, она подумала, что они очень нежные.

Дрожа от возбуждения, Плам расстегнула его пиджак и прильнула грудью к шелку рубашки, крепко обхватив руками его сильное мускулистое тело.

Бриз наклонил голову и губами разомкнул ее губы, потом втиснул ее руки меж их тесно прижатыми друг к другу телами, чтобы она ощутила его возбуждение. Захватив сзади облегающий бархат ее платья, он потянул его вверх, и вскоре она почувствовала его горячие ладони на своих бедрах, его тело еще сильнее прижалось к ней. Они раскачивались и трепетали от страсти.

— Разве нам больше некуда пойти? — прошептал он.

В мастерской не было ничего, кроме мольберта, холстов и обшарпанного стола, заляпанного краской, на котором лежала палитра и несколько выдавленных тюбиков краски.

— Некуда, — шепотом ответила она. — Там нас могут услышать дети.

Он приподнял ее, шагнул вперед, и она оказалась прижатой к стене. Дотянувшись до выключателя, он дернул за шнурок, и комната погрузилась в темноту. В один миг он сдернул с нее платье, и теперь она ощущала спиной холод жесткой стены. Она дрожала и от холода, и от возбуждения. В темноте она слышала, как он срывал с себя одежду.

Губы у него были сухие и горячие, его руки нежно гладили ее кожу. Силы разом покинули ее, и ей стало казаться, что она падает, но больше не чувствовала холода ледяной стены.

На следующий день Плам доехала на автобусе до Пиккадилли и, не чувствуя под собой ног, понеслась по Корк-стрит, которая славилась своими знаменитыми на весь мир картинными галереями. Перед большим витринным стеклом галереи Рассела она задержалась и со смущением уставилась на одинокую картину с рыбацкими лодками Кристофера Вуда. Помедлив немного, набралась смелости и толкнула входную дверь.