Тигриные глаза - Ширли Конран

Он рассказал, что изготовленные на юго-западе продукты стали пользоваться большим спросом. Домашняя ветчина, паштеты, тушеные утки и гуси, колбаса с чесноком теперь идут прямо в Париж. Домашний сыр из Волвера, который продавался когда-то только в Миромоне, можно встретить теперь в Лондоне, Нью-Йорке и Токио.

— Тут произошла любопытная вещь, — говорил Поль, делая знак официанту, чтобы тот принес счет. — Нежелание сельских жителей меняться, наша упрямая натура, приверженность старым традициям — все, над чем горожане смеялись, вдруг сделалось национальным достоянием. Теперь люди, живущие в грязных, опасных для здоровья городах, больше не презирают наш образ жизни, а мечтают о нем. — Он показал на ее покупки и улыбнулся своей пленительной улыбкой. — Вас подвезти? У меня «Рено" — фургон, в моем положении надо иметь такую машину, чтобы вмещала кучу детей. Так что для вашего велосипеда найдется место.

Была ли эта долгая чувственная улыбка приглашением? Может быть, он всем улыбается так? Или она предназначалась только для нее? Может быть, его мать не права, когда считает, что он все еще хранит верность погибшей жене? Может быть, она сидит рядом с местным донжуаном?

В машине Плам тихо сказала ему:

— Мне было очень жаль вас, когда я услышала о гибели вашей жены.

Лицо Поля мгновенно напряглось.

— Я догадывался, что мать рассказала вам. Она понимает, что смерть Анни большое несчастье, но не видит, что это в корне изменило мои взгляды на жизнь, на мои цели и желания.

— Ваша мать говорила только, что вы убиты горем и разочарованы, — смущенно проговорила Плам, пожалев о своем порыве. Но не выразить сочувствие Полю было с ее стороны бестактно.

Они ехали молча. Когда Поль заговорил снова, его речь звучала так, словно он беседовал сам с собой:

— Мы с Анни, когда уехали из деревни в Париж, были в восторге от новой жизни: каждый вечер бродили по городу, накупали массу не слишком нужных вещей. Когда Анни погибла, я лишился не только ее, но и нашего крова. Без ее заработка я не мог выплачивать ссуду за нашу парижскую квартиру.

Поль резко затормозил перед трактором, выползшим с боковой дороги.

— Меня одолевали бесчисленные проблемы, пока я не понял, что почти все они надуманны. Тот образ жизни, когда мы с Анни, как дети, сорили деньгами, неожиданно представился мне глупым и неразумным. — Он объехал едва тащившийся трактор. — За внешним блеском парижской жизни я увидел безжалостность, неудовлетворенность и беззащитность. И почувствовал там себя чужим.

— Я часто испытываю такое же чувство на модных вечеринках в крупных городах, — сказала Плам, — среди высокомерных, напыщенных особ.

— Что это за люди?

— Богачи, которые все время отдыхают. Я всегда удивляюсь, куда они отправляются, когда устают от своих постоянных перелетов, и как можно устроить себе отдых, когда ты и так все время на отдыхе? Женщины постоянно снуют между Женевой, Портофино, Миланом и Парижем в погоне за новомодной одеждой. Зимы проходят на лыжных курортах. В мае все они собираются в Монако на какое-нибудь грандиозное шоу, затем несутся в Лондон на открытие сезона, после чего бросаются в Сен-Тропез погонять на своих сверхскоростных катерах, затем в Коста-Эсмеральду покататься на яхтах. К 12 августа все они в Шотландии, где открываются охота и рыбалка, потом обратно в Монако на бал Красного Креста, затем в Нью-Йорк за покупками. И так далее… Но в любом случае, Поль, я никогда не знаю, о чем говорить с этими людьми, потому что не чувствую себя человеком их круга.

— Я обрел покой, лишь вернувшись к благоразумной патриархальности Волвера. Хотя мы не ставим патриархальность во главу угла.

— Это очень удобно, когда все свое имеешь при себе, как, например, велосипед в фургоне, — рассмеялась Плам.

— Даже Торо согласился бы с вами.

— Кто такой Торо?