Рисунок по памяти - Татьяна Воробьёва (2018)

— Вера не может идти от головы, только от сердца, а сердце у тебя чистое, доброе, нежное, словно бриллиант найденный в песках пустыни, — поцелуй прочертили дорожку до запястья, — Хадижа, ты — сокровище, и сама не осознаешь этого. Если в твоей душе царит мир, мне этого достаточно, если достаточно для тебя.

Дрожь прошлась по телу Хадижи, от этих прикосновений, а любые мысли, в том числе и о религии, выветрились из головы. Она убрала свою руку и двинулась ближе, кресло опасно покачнулось, и Зейн буквально подхватил жену, отступив за секунду до того, как мебель с глухим стуком опрокинулось на ковер. Хадижа обвила Зейна руками и ногами и сама потянулась за поцелуем.

— Ты снова опоздаешь на учебу, — предупредил мужчина где-то между поцелуями, спустившимися уже на острую девичью ключицу.

— Если ты не отпустишь меня, то вероятно, — чувствуя, как дыхание перехватывает, а пульс бьется оглушительно громко, отвечает она, сама сильнее впиваясь пальцами в плечи мужчины.

Трель мобильного телефона заставила их все же оторваться друг от друга. Хадижа выскользнула из объятий Зейна и подошла к рюкзаку.

— Доброе утро, Жак, — поздоровалась она с другом, — Да, я помню, что сегодня визит в д’Орсэ. Встретимся в метро. Пока.

— Недвусмысленный намек высших сил, что пора возвращаться к делам насущным, — повернулась к мужу девушка; тот поднял кресло и упавший на пол альбом, стоял абсолютно спокойный, словно и не было между ними той вспышке страсти — только глаза мужчины казались темнее, чем обычно, и выдавали его.

— Да, до отъезда в Рио два дня, так что как бы мне ни хотелось спрятаться вместе с тобой от целого мира, но увы, — вопреки своим словам, Зейн притянул жену в свои объятья, стоило той приблизиться.

Хадижа, встала на цыпочки прижавшись сильнее, и почти невинно поцеловав мужчину в уголок губ, отошла.

— Я голодна.

— Какой же из меня скверный муж, — покачал головой Зейн, — Не оставляю своей жене времени на еду.

— И на сон, — фыркнула Хадижа, — но последнее я прощаю.

Зейн рассмеялся её притворному недовольству и подростковой наглости, подхватив её фигуру на руки.

— Завтракать, так завтракать, как пожелает моя принцесса, — и начал спускаться вниз.

* * *

Хадижа изучала полотно «Руанский собор» Клода Моне, про которого сегодня рассказывал Мельер, делая наброски в альбоме. Полотен с изображением этого архитектурного строения только в этом музее было шесть штук, а по всему миру еще десять.

— Вот запал ему в душу этот собор, — вздохнул Жак, подойдя к подруге.

— Он изучал разные приемы передачи различий света в разное время дня и года, и тем как атмосферные условия изменяются написанное. Это сводило его с ума.

— Хадижа, я тоже был на лекции, — проворчал Жак, — Просто для меня несколько странно рисовать одно и тоже раз за разом.

— Вот поэтому, Жак, ты никогда не станешь великим, — подошла сзади к нему Одетта, приобняв за плечи, — Не важно, что ты рисуешь, важно как.

— Сомневаюсь, что Моне бы получил такое признание, нарисуй он шестнадцать картин тарелки, при разном освещении, — парировал Жак.

— Поэтому, наверное, он и выбрал собор, а не тарелку, — подал голос Луи.

Они еще какое-то время обсуждали картины, прежде чем Одетта, обняв Хадижу, и взглянув ей в глаза, тихо спросила:

— Когда улетаешь, милая мордашка?

— Через два дня.

— Я буду тосковать по тебе, среди этих двух идиотов, — как-то уж слишком горестно проговорила Оди.

— Меня не будет всего неделю, — покачала головой Хадижа, не веря такому отчаянному горю подруги, — Не поверю, что ты успеешь заскучать. Смотри, не переверни весь Париж вверх дном за эти дни.

— А ты не дай надеть на себя хиджаб, или как там называется ваше одеяние, когда видны только глаза.