Жена между нами - Сара Пекканен, Грир Хендрикс (2018)

На одном из надгробий было начертано имя Элизабет Кнапп. Она умерла в двадцать с чем-то лет, и ее могила стояла немного в стороне от других. Нелли, как всегда, сделала большой крюк по кварталу, чтобы не проходить мимо крошечного кладбища. Но эта молодая девушка все равно пришла ей на ум.

Ее жизнь могла быть прервана болезнью или рождением ребенка. Или, может быть, несчастным случаем.

Была ли они замужем? Были ли у нее дети?

Нелли поставила сумку на землю возле ограды, окружающей детскую площадку, чтобы отодвинуть щеколду, которая не давала детям открывать калитку самостоятельно. Ветер шумел листвой деревьев. Элизабет было двадцать шесть или двадцать семь; Нелли не могла вспомнить, и это внезапно начало ее раздражать.

Она направилась к кладбищу, чтобы проверить, но тут колокол на церковной башне пробил восемь раз. Воздух завибрировал глубоким печальным аккордом, и она вспомнила, что родители начнут приходить через пятнадцать минут. На солнце набежало облако, и внезапно стало прохладно.

Нелли повернулась и зашла в калитку, плотно закрыв ее за собой, а затем сдернула брезент, укрывавший песочницу, чтобы она была готова к тому моменту, когда дети выйдут на площадку. Резкий порыв ветра едва не вырвал один угол из ее рук. Она крепко в него вцепилась, а когда ветер стих, подтащила тяжелый цветочный горшок и подложила под него брезент.

Она вошла внутрь и торопливо сбежала по ступенькам в подвал, где располагался детский сад. Густой, мирской запах кофе означал, что Линда, директор, уже здесь. Обычно Нелли оставляла свои вещи в классе, прежде чем пойти поздороваться, но сегодня она прошла мимо пустой классной комнаты и направилась по коридору к потоку света, льющемуся из кабинета Линды. Ей нужно было увидеть знакомое лицо.

Войдя, она обнаружила, что кроме кофе на столе стоит блюдо с выпечкой. Линда раскладывала салфетки веером рядом со стопкой пластиковых стаканчиков. Ее гладкий темный боб и серый брючный костюм с крокодиловым поясом неплохо смотрелись бы на заседании совета директоров. Линда так одевалась не только для родителей – она даже на экскурсиях выглядела как журнальная картинка.

– Нет, пожалуйста, только не шоколадные круассаны.

– Из «Дин и ДеЛукка», – ответила Линда. – Угощайся.

Нелли тяжело вздохнула. Только сегодня утром, встав на весы, она обнаружила, что перед свадьбой ей все еще нужно сбросить два – ну ладно, четыре – килограмма.

– Бери, бери, – уговаривала Линда, – у меня еще много, будет чем умаслить родителей.

– Это родители с Верхнего Ист-Сайда, никто не будет есть углеводы в сахаре, – пошутила Нелли и снова бросила взгляд на блюдо. – Ну ладно, половинку.

И разрезала круассан пластмассовым ножом.

По дороге в свой класс она откусила кусочек. Комната была простой, но просторной, и высокие окна пропускали солнечный свет. На мягком ковре, по краю которого бежал поезд с буквами алфавита, ее «волчата» обычно сидели по-турецки и слушали книжку; в кухонном уголке нахлобучивали поварские колпаки и гремели кастрюлями и сковородками; в театральном – примеряли докторские халаты, танцевальные пачки и шлемы космонавтов.

Мама однажды спросила Нелли, почему она не захотела стать «настоящим» учителем, и не поняла, почему Нелли это обидело.

Чувствовать в своей руке пухлую доверчивую ручку; встречать изумленный взгляд ребенка, когда он впервые расшифровал буквы и сложил слово; наблюдать за тем, с какой свежестью впечатлений он смотрит на мир – разве она могла объяснить, как дорого ей это было?

Она всегда знала, что хочет учить, как некоторые дети знают, что хотят стать писателями или художниками.