Водка + мартини - Пол Райзин (2007)

В субботу, примерно в то же самое время, когда я сидел в баре и писал на внутренней стороне пачки сигарет «Силк кат» свой план действий на всю оставшуюся жизнь, умер мой сосед этажом ниже. Он был пианистом, и смерть настигла его во время сольного концерта, который он давал в «Харрогейте». Рассказывают, что он упал на сцене, исполняя последний номер программы. Никто не знает, что случилось: сердечный приступ или инсульт. Звали его Ховард, и было ему около семидесяти.

Какая прекрасная смерть, говорили все. Не от какой-нибудь ужасной болезни, делающей из тебя полного дегенерата, а смерть мгновенная, на сцене, смерть перед своей публикой, за любимым занятием.

Ну, не знаю, не знаю.

Я так думаю, ничего здесь прекрасного нет, а вовсе даже наоборот. Как случилось со мной однажды в кино (я смотрел «Обычных подозреваемых»), фильм подходит к концу, идет самая решающая сцена, и вдруг — бац! — ломается проектор. Сцена в полицейском участке, кульминация, напряженный разговор между Чеззом Палминтери и Кевином Спейси; зрители уже знают, что тайна вот-вот раскроется, — и на́ тебе! Экран гаснет, зал погружается во мрак. Грубо, грубо — очень уж все это внезапно. Как будто спишь себе, видишь интересный сон, а тебя сапогом в поддых. Проснулся, называется.

Так что лично я не думаю, что Ховард хотел уйти вот таким образом. Я видел в холле его почтовый ящик — вечно набит каталогами всякой альтернативной медицинской помощи, частными медицинскими страховками, рекламами разных там медных браслетов — мне кажется, он вообще не собирался умирать.

То же самое и со мной. Никакого желания уходить из жизни. Я в глубине души надеюсь, что к тому времени, когда мне будет столько, сколько было Ховарду, что-нибудь придумают. Какое-нибудь хитрое средство. Будешь себе платить что-нибудь вроде налога на жизнь — пока платишь, живешь.

Ховард будто предчувствовал то, что должно произойти. Несколько месяцев назад у нас было собрание жильцов дома; нас собралось человек десять-двенадцать, мы сгрудились вокруг стола и рассматривали образцы коврового покрытия в местах общего пользования, чтобы выбрать наиболее подходящий, который всех устраивал. Пока шли споры, выдвигались аргументы за и против, я заметил, что Ховард не слушает. Пальцы его правой руки будто выстукивали на крышке стола что-то не слышное никому, кроме него самого. А теперь я думаю, не была ли это та самая мелодия, которая завершила его последнее выступление.

С Бородатой Дамой я иногда беседую о смерти.

— Что вы думаете об этом? — спрашивает она.

Очень оригинальный вопрос. И как это она их сочиняет?

— Я не согласен, — говорю я ей.

— Но вы ведь курите. Вы пьете. Все это вредно для здоровья.

Да, это так. Но, как говорится, кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Все умирают, одни раньше, другие позже. И я все равно умру. Вот с чем я не согласен.

Впрочем, сегодня я беседую с ней о жизни. О том, что произошло в понедельник вечером. Я рассказываю о Ясмин.

— Судя по всему, нам было хорошо вместе. Нам, оказывается, нравятся одни и те же книги, мы терпеть не можем одни и те же фильмы. И еще она провоцировала меня. Мы спорили. Я не очень-то помню, о чем именно. Честно говоря, я был слегка пьян.

Я ощущаю — или мне кажется, что ощущаю, — как внутри Августы Так что-то содрогнулось при этих словах: конечно, она меня не одобряет, даже осуждает. Она ерзает в своем кресле, зачем-то расправляет складки на своей твидовой юбке. Ну да, это поколение спиртных напитков не употребляет. И не одобряет тех, кто употребляет. (Или я просто проецирую на нее чувство своей вины, едрена вошь?)

— Я хочу сказать, что не помню, когда в последний раз Хилари не соглашалась или спорила со мной.

— Вы думаете, она слишком равнодушна?