Отражение звезды - Марина Преображенская (1997)

Леночка плакала, смотрела в лицо женщины, все еще пытающейся сквозь гримасу боли улыбаться, и протягивала к ней беспомощные ручонки в последней надежде.

— Я буду… — лепетала она, — у вас дочкой… Или… Или… служанкой… Я все умею — и полы мыть, и стирать, и яичницу жарить, вы же знаете! — Леночка после каждого произнесенного слова стискивала кулачки, чтобы не дай Бог не разрыдаться в голос. А слезы… Что слезы? — дождь.

Леночка крепилась изо всех своих детских силенок, испытывая танталовы муки и думая, что, может быть, все-таки сумеет уговорить тетю Нану не отдавать ее в детский дом, а взять к себе. Она ведь сильная и бесстрашная, она все умеет и может, она…

И вдруг рыдания, как бомба, взорвали Леночку изнутри. Она захлебнулась слезами, не в состоянии больше вымолвить ни слова, и только еще крепче прижалась к мокрому пальто женщины.

Кофе обжег губы. Ее передернуло, и, прежде чем альбом выпал из рук, Леночка увидела очередной снимок. У старой скамейки она, мама, тетя Нана и маленькая круглолицая жидковолосая девочка — Машка Запрядина.

Лена поочередно вглядывалась в каждое лицо, изображенное на фото, задержав взгляд на раскосых больших глазах Наины Федоровны.

Ее снова захлестнул темный водоворот воспоминаний.

— Леночка… — говорила тогда тетя Нана. Голос ее был тихим и срывался, так что приходилось напрягать слух до тех пор, пока она не присела на корточки. Лицо ее оказалось напротив Леночкиного лица. — Цыпленочек… Я бы с радостью, ты же знаешь! Но дядя Гера… — Лица рядом, но между ними непроницаемая стена. Слова хлесткие и болезненные, как удары плетки. — Когда ты вырастешь, ты поймешь, что… — Она замолчала, порывисто поднялась с корточек и крепко взяла Леночку за тонкую, сложенную лодочкой ладошку.

Ладошка была мокрой и холодной, она дрожала, как маленький рябиновый листочек.

Из страны воспоминаний Леночку вырвал телефонный звонок. Она вздрогнула. Ладонь все еще казалась ей детской ладошкой напуганной маленькой девочки, и сердечко ее трепетало.

— Лена! Я ведь знаю, что ты дома, — услышала она голос Севки. — Я знаю, что тебе очень тоскливо. Можешь не поднимать трубку. Я только хочу сказать тебе, что Наталья разговаривала с Андреем. Перезвони, если тебе вдруг захочется узнать об этом подробней… Ах да, чуть не забыл. Наталья будет сегодня у тебя к восьми вечера. — Автоответчик, передав Севкино сообщение, отключился.

Перестаньте, пожалуйста, перестаньте! Она вскинула полные слез глаза к потолку. Только она забывает о нем, как неизменно какая-то сила снова швыряет ее в злую пучину.

Часы отстукивали четверть двенадцатого. К двенадцати она должна быть в парикмахерской. Знакомый парикмахер Марка обещал ей сделать стильную стрижку. Стрижку с компьютерным подбором модели.

Наверное, она будет неотразима в своем подвенечном платье. Возможно, ей не очень до сих пор везло, но этот брак безусловно ее удача. Молодой состоятельный итальянский бизнесмен…

К ней вернулось некое подобие спокойствия. Она подошла к зеркалу, подняла на затылке волосы и с сожалением взвесила на ладони тяжелую копну. Может, не стоит ее срезать? Как нежно возился с ее волосами папа Саша! Как тщательно вычесывал их, как бережно мыл! Даже когда они жили в подвале… Ах, эти грустные воспоминания! Эти грустные и сладкие воспоминания!

Она не пойдет к парикмахеру, она оденется и поедет на кладбище. Там могила матери, могила папы Саши. Там множество других могил, рядом с которыми ей гораздо спокойней, чем с живыми людьми. А потом, когда она возвратится и возле подъезда ее будет ждать взволнованный Марк, она просто объяснит ему, что не желает расставаться со своими волосами. Все эти светские рауты, все рестораны, клубы, банкеты, вся эта дребедень не прельщают ее, и если ей будет трудно каждый вечер делать укладку, что ж, — она с удовольствием останется дома.