Соблазн - Кен Шэйкин (2009)

У него странный способ самовыражения. Почти поэтический. Она пыталась разглядеть мужчину, едва видимого в темном углу, прячущегося в собственной тени. Необычно высокий, смуглый и фантастически красивый. Сальные грязные белокурые волосы казались серо-бурыми. Его лицо как будто было выгравировано на страницах книги об отважных приключениях странствующего рыцаря, спасающего женщину, оказавшуюся в затруднительном положении. Он сказал, что его имя Тор, сокращенное от Торстен. У него к тому же имелось тевтонское кольцо, и ей не понадобилось много времени, чтобы представить себе его предка в железных доспехах, скачущего на закованной в доспехи лошади по холодной бесплодной равнине во времена железного века.

В течение нескольких минут она поняла, что встретила мужчину своей мечты. Выглядел он соответственно. Для своих лет был в хорошей форме и не пытался казаться моложе. В молодости он, должно быть, провел много времени на лошади. Кожа на его черепе такая обветренная и изношенная из-за сражений или яркого солнца, что лицо кажется вырезанным из дерева. Под героической и симпатичной маской скрывался вдумчивый интеллигент. Его голос звучат в низком регистре (более низком, чем ее).

Подобное рычание обычно скрывает чувствительность, приобретенную благодаря суровому жизненному опыту. Его английский превосходен, если неуклюжесть бывает превосходна, слова правильны, но, собранные вместе в длинные предложения, они напоминают о нескончаемой норвежской саге. Но, если, общаясь с этим иностранцем, вы будете читать между строк, то сможете понять, что он подобного не предполагает.

— Я живу здесь много лет и стараюсь найти место, где время остановилось бы, чтобы разделить этот момент друг с другом и получить больше, чем просто другой день, — говорит он с легким акцентом; плавные звуки и глубина чувств сохраняются для великих поэтических произведений.

Что это, глубина или просто набор слов, спрашивает она себя. В любом случае его понимание кажется совершенным. Он говорит, но также и слушает, и это отражается в его глазах. В его добрых глазах — огромное взаимопонимание, что-то вроде «мы оба прошли через многое и в конце концов приехали сюда, где время остановилось, чтобы разделить этот момент друг с другом и получить нечто большее, чем просто другой день». Или какая-то другая тарабарщина. Ледяные голубые глаза не увлажняются от желания, как теплые карие глаза Дивальдо. Они холодно смотрят на его музу, женщину средних лет, встреченную им в неприглядном баре, такую же путешественницу, еще одно перемещенное лицо, которое желает быть найденным. По крайней мере, такой она воображает себя в противовес его героической структуре. Поэт держится отстраненно, в отличие от водопроводчика, который немедленно дает вам понять свое стремление проникнуть в ваши глубины и в глубины вашего унитаза. Когда он обнимает ее рукой, это только поэтический жест, в нем не чувствуется пламени желания. Похоже, он испытывает к ней искреннюю симпатию. Он хочет ее душу. Но что делать с ее телом? Наслаждаться им на расстоянии?

— Я люблю тебя, Барбара. Ты тоже превосходный исследователь, ищешь отдаленное место, которое может не существовать ни в одном из миров, но находиться где-нибудь близко к сердцу. Пожалуйста, расскажи мне о себе и своей жизни, — говорит он без тени иронии.

Он не просто спокоен, как мертвец. Он действительно мертв. Смешно.

У него есть собственное пресыщенное отношение к жизни, что-то мелькает в изгибе суровой улыбки. Ему хочется оставаться незаметным, но он и не высмеивает других. Он явно хочет понять другую точку зрения и очень внимательно вслушивается в ее скудные слова.