Ненависть - Джулия Баксбаум (2008)

Хотя я познакомилась с Джесс просто потому, что на первом курсе юридической школы наши комнаты оказались рядом, она превратилась для меня из соседки в сиамского близнеца/очаровательную неудачницу/мою еврейскую маму/ человека, патологически зависящего от меня/Тони Роббинса[7]. Я хочу ей перезвонить, но понимаю, что она уже спит. Каждый вечер по будним дням Джесс ложится ровно в 22:43 — единственное последствие ее борьбы с обсессивно-компульсивным расстройством, которым она страдала в детстве.

Вместо этого я поднимаю трубку и перезваниваю отцу, который, в отличие от Джесс, не верит в сон.

— Вице-губернатор Пратт на проводе, — отвечает мой отец, видимо полагая, что тот, кто набирает номер его личного мобильного телефона в час ночи, не знает, что звонит вице-губернатору штата Коннектикут. Или что ему не наплевать на это. Нет, напрасно я перезвонила ему: вряд ли стоит продолжать нашу бесконечную игру в телефонные догонялки. Разговоры с моим отцом оказывают на меня один плачевный побочный эффект: я чувствую себя в этом мире очень одинокой.

— Привет, папа. Это Эмили. Как ты?

— Хорошо, дорогая. Хорошо. Поддерживаю форму. Сегодня утром пробежал шесть миль. В пять утра.

— Ух ты, папа, — говорю я, словно не слышу это всякий раз, когда звоню ему. Возможно, он таким способом упрекает меня, зная, что я-то точно не бегаю. И не бегала никогда.

— М-да, в общем, это важно — поддерживать форму. Тебе тоже нужно когда-нибудь попробовать. Например, в Центральном парке.

— Пап, я живу на Манхэттене.

— A-а. Ну тогда бегай к парку. Кстати, надо бы приехать посмотреть твою новую квартиру как-нибудь на днях.

— Не такую уж и новую. Я живу здесь уже больше года.

— Верно. Верно. Так как обстоят дела у великого специалиста по судебным тяжбам?

Я рассказываю отцу о «Синергоне» в основном потому, что о моей работе нам разговаривать легко. Излагая ему то, что творится в Каддо-Велли, я вдруг начинаю беспокоиться, не даю ли я своему отцу веские основания стыдиться меня. Он ведь все-таки государственный чиновник.

— Здорово, детка. Прекрасно, заведешь связи в «Синергоне», — говорит он. — В этот процесс стоит вложить свое время — он поможет тебе сделать карьеру.

— Папа, но я ведь защищаю «Синергон». То есть ясно, что вторая сторона ничего не сможет доказать, но все-таки…

— Бизнес есть бизнес, Эм. Ты сама знаешь. А приобрести влиятельных друзей никому не помешает. — Теперь я понимаю, что желала бы услышать от отца другие слова; пусть бы он накричал на меня, сказал, что я поступаю неправильно, что от моей работы мир становится хуже. И я хотела, чтобы мы вместе сражались со злом, но это, конечно, смешно. Мы с отцом никогда не сражались против чего бы то ни было. Он в принципе не способен на борьбу, ведь она для него — нечто мелкое и неприятное, и лучше оставить ее детям.

У моего отца есть лоск, присущий всем политикам; он весь сияющий, обворожительный, по-мальчишески привлекательный, несмотря на седеющие виски. При рукопожатии он пользуется обеими руками, показывая, насколько он заинтересован во встрече. Он также смотрит людям прямо в глаза, как бы говоря: «Вы для меня очень важны». А что находится под этой лакированной поверхностью, я и сама не знаю. Мне он этого никогда не показывал.

Если честно, я хорошо отношусь к своему отцу, но мне он никогда особо не нравился. Думаю, я слегка недолюбливаю его еще и потому, что не уверена, нравлюсь ли ему я сама.

После того как мама умерла, оставив нас вдвоем, мы должны были хотя бы попытаться вступить в контакт. Может быть, кричать, плакать, говорить друг другу вещи, непростительные в обычной жизни. Или рыдать вместе до тех пор, пока не придет осознание потери того немногого, что нас объединяло. Или дико хохотать, как я делала это в укромном углу со своими друзьями сразу после поминок, словно уговаривая себя: «а вот и не больно, это не больно, не больно».