Любимые и покинутые - Наталья Калинина (1994)

Николаю Петровичу, время от времени наезжавшему в Москву, удалось поставить управдома на место. Маша Богданова, дочь профессора Богданова, все еще была прописана в этой квартире (о чем было засвидетельствовано в домовой книге). К тому же у нее родилась дочка. Управдом во время разговора один на один с Соломиным попытался получить с него хотя бы тысчонку-другую — ведь дело было все-таки не законным, ибо Маша Богданова в этой квартире больше не проживала, а была наверняка прописана на какой-то другой жилплощади. Иметь же две прописки советскому человеку запрещалось категорически, будь он хоть самим секретарем ЦК. Предусмотрительный Николай Петрович показал управдому Машин паспорт, где черным по гербовой бумаге было написано, что гражданка Богданова проживает именно в этом доме, управляемом этим наивным управдомом, очевидно, не привыкшим иметь дело с ответственными партработниками пусть даже областного значения. При этом Николай Петрович как бы вскользь упомянул фамилии двух товарищей из ЦК партии, которые были на слуху не только у сего злополучного управдома, а, пожалуй, у всей страны. И управдом в который раз был вынужден ретироваться. Калерия Кирилловна, к которой Николай Петрович зашел по старой привычке выпить чайку, заверила его, что ляжет на пороге трупом, но никого не пустит. На том они и расстались.

Как-то поздно вечером раздался долгий звонок в дверь, и Калерия Кирилловна, уже лежавшая в постели с томиком Голсуорси в руках, набросив халат, с опаской приблизилась к двери.

— Кто там? — робким девичьим сопрано спросила она, даже не представляя себе, кто может стоять за этой некогда обитой натуральной кожей, а нынче напоминающей вход в диккенсовскую ночлежку дверью.

— Тетя Каля… Милая тетя Каля, — послышалось из-за двери.

Калерия Кирилловна распахнула ее резким рывком, очутилась в Машиных сильных объятьях, задохнулась в ее неизменных парижских духах.

— Мой остров цел? — чуть ли не с порога спросила Маша. — Я приехала на свой остров. Калечка, дорогая, мне нельзя было уезжать с этого острова. Но теперь я снова здесь.

Она кружилась по комнатам — красивая, очень взрослая, уверенная в себе, и Калерия Кирилловна искренне порадовалась за племянницу, наконец, как ей показалось, обретшую душевный покой. На ней был модный беличий жакет, в ушах поблескивали бриллиантовые серьги.

— Ты одна? — спросила она. — А как муж, дочка?

— О, они в полном порядке. А я… я просто устала от провинции и хочу хоть немного подышать столичным воздухом. Походить по театрам, концертам… Калечка, дорогая, здесь все как… как всегда, — тихо закончила Маша и опустила крыльями трепетавшие руки. — Нет, мне противопоказано прошлое, и я отныне буду жить только настоящим.

Она быстро разделась, оставшись в тонком кружевном белье и чулках с черной пяткой, потом принялась разбирать свои два чемодана, вешать на плечики платья, раскладывать по полочкам белье Калерия Кирилловна пошла на кухню ставить чайник. Когда она вернулась, чтобы позвать племянницу к столу, Маша лежала совершенно нагая поперек широкой кровати и смотрела в окно, на большую желтую луну.

— Ну вот, все как прежде. Come prima. Начнем, что ли, сначала? Ведь к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Правда, Калечка?..

Генерал был свой в доску и искренне хотел помочь Николаю Петровичу — встречаются такие и среди гэбистов, тем более, что Павловский видел войну не только из окошка блиндажа. Выпили они вместе с Николаем Петровичем не одну бутылку коньяка, и в баньке не раз попарились, даже как-то посетили «замок царя Соломона», правда, там теперь сменился контингент — прежних «проказниц» уволил еще Сан Саныч, ну а новые не умели ничего, кроме как раздвигать ноги и жать хрен так, словно это была резиновая груша.