Любимые и покинутые - Наталья Калинина (1994)

Чувство собственности в Нате заговорило впервые. Женщина может обладать другой женщиной тысячами различных способов. Обладать в понимании Наты означало — иметь данный объект всегда под рукой, делать с ним все, что заблагорассудится, ну и, разумеется, знать, что он принадлежит только тебе и никому более.

Ната не была законченной мужененавистницей, хотя, честно говоря, от мужчин она в своей жизни хорошего видела не много. Ее организм был подорван туберкулезом, который в последние годы, можно сказать, свел на нет ее некогда властные позывы к общению с мужчинами.

В зоне она вкусила, сначала против воли, некоторые радости любви с женщинами. Они, хоть кое-кто из них и были законченными бандитками и просто опустившимися человекоподобными существами, обращались с ней не столь жестоко и беспощадно, как мужчины. Женщины ее даже ласкали, и их ласка действовала на Нату странным образом — она начинала рыдать и материться. Наверное, все это было вполне объяснимо с точки зрения психиатрии, сексопатологии и прочих медицинских наук, да только в зоне подобные странности никто никому объяснять не думал. В зоне просто выживали, обычно жертвуя ради выживания физического всем остальным.

Живя на поселении, Ната близко сошлась с пожилой интеллигентной еврейкой. Они обитали в крохотной — два на два — зато отдельной комнатке деревянного барака, спали в одной постели (у Розалии Яковлевны тоже был туберкулез), ночами читали друг другу вслух Достоевского, Блока и все, что попадалось в руки. Розалия Яковлевна принадлежала некогда к миру одесской богемы.

Она была безудержно добра душой и столь же безудержно испорчена телом. Она изобретала массу механических ухищрений, способных не просто заменить мужчину, но и добиться максимального удовлетворения. «Нателла, дорогая моя, — говорила она, красиво держа своими скрюченными артритом пальцами алюминиевую ложку с холодной пшенной кашей, — у меня было много мужчин, и все до единого жаждали получить от меня удовольствие, ничего не желая дать взамен, кроме своей вонючей спермы. Я была так воспитана моей глупой еврейской мамой, что чуть ли не в каждом мужчине видела свой идеал. Уверяю вас, моя цыпочка, каждый мужчина есть самый настоящий вампир — это у них заложено в подсознании и никто, даже самый-самый из них не сможет, да и не захочет, изменить свое естество. Я же отдаю вам всю себя. И я удовлетворяю вас по экстра-классу. Эти же халтурщики норовят как можно меньше шевелить своим вялым шмайсером, но урвать при этом как можно больше кайфа. Вы, Нателла, не девочка, а настоящий цимис, и я, старая швестер, считаю, что мне вас послал сам Бог — недаром же говорят, что он благоволит к нам, евреям. Вы уж только не откажите другой раз в удовольствии засунуть вашей вздыхательнице между ягодиц свой очаровательный розовый пальчик или повращать этой деревяшкой, похожей на хер самого Зевса-громовержца, распаленного красотой Европы, в ее дряхлом кибитце…»

Каждая ночь общения с Розалией Яковлевной повергала плоть Наты все глубже и глубже в пучину порока, в то время как ее разум и душа возвышались благодаря стараниям все той же Розалии Яковлевны, любившей литературу благоговейно, с пылкостью неиспорченного сердца. Розалия Яковлевна умерла от разрыва сердца, приняв на себя львиную долю тяжести носилок с кирпичом. Это случилось за неделю до их освобождения. У Наты открылось на нервной почве кровохарканье. Она провалялась два месяца в больнице поселка, где условия жизни были похуже, чем в зоне.