Любимые и покинутые - Наталья Калинина (1994)

Они вошли в церковь рука об руку. Служба только закончилась, и горбатая, одетая во все черное, служка гасила свечи, зажимая их фитили между большим и указательным пальцами, на которые время от времени громко поплевывала. Возле Христа еще трепетали огоньки нескольких огарков. Маша вынула из кривого медного подсвечника один из них и поднесла к самым глазам человека на иконе.

— Господи, да ведь он умирает! — вырвалось у нее. — Снимите же его скорей с креста. Помогите, помогите ему!

— Ты что? — удивился парень. — Это же картина или, как у них называется — икона. — Он схватил Машу за руку и попытался привлечь к себе, но она вырвалась, отбежала в сторону. — Ты пьяная, что ли? Пошли отсюда, а то баба Дуся заругает. Она не любит, если в церковь пьяные заходят.

Парень потащил Машу к выходу.

— Он умирает у них на глазах, а они… они молятся умирающему, смерти. Как они не могут понять, что это… жестоко.

— Ты ненормальная или какая-нибудь комсомольская активистка, — сказал парень. — В церкви все как надо, как Бог велел. А у вас там в райкоме сплошной бордель. Я про вас все знаю — сам когда-то первого секретаря возил.

— Соломина? — машинально спросила Маша.

— Его тоже. У него тут возле почты зазноба жила. Он другой раз у нее заночует, а после выйдет проулком к моему дому, сядет в машину — и покатил в райком людей жизни учить. Да только тут все про его шашни знали.

— Я не знала.

— Ты же не местная — откуда тебе знать? Он сейчас первая шишка в области.

— Я была женой этой шишки, — сказала Маша.

— Да будет тебе выпендриваться. — Парень сплюнул прямо себе под ноги. — Нормальная девчонка, а такое несешь. Слушай, ты, наверное, одна из этих киношников, да? — вдруг осенило его. — Они тут второй месяц кино фотографируют. Как же я раньше не догадался, а? Ты ведь городская и очень красивая. По-моему, твою фотку у нас на почте продают.

— Я не актриса. Я на самом деле ненормальная. А разве это плохо? — Она расхохоталась, откинув голову и заведя за спину руки. — А Соломин — мой муж. Еще до сих пор. По паспорту. Но я от него сбежала. И больше никогда не вернусь.

— Ну ладно, ладно, — сказал парень, нервно хихикнув. В Маше на самом деле было что-то такое, что его пугало и одновременно притягивало. — Может, поедем ко мне? — неуверенно предложил он.

— Зачем?

— Ну, посидим, тово, поужинаем, вина выпьем. Да ты не бойся — у меня дома мать и сестра.

— А чего мне бояться? Что ты захочешь переспать со мной? Этого я должна бояться или чего-то еще?

— Ну… в принципе… я и не собирался… — Парня смущала и коробила слишком явная Машина откровенность. «Небось, шлюха, каких мало», — решил он и спросил: — Ты далеко живешь?

— В Плавнях.

— В Плавнях? Не может быть. Я там чуть ли не каждый день бываю, а тебя никогда не видел. Ты к кому-то отдыхать приехала? К кому?

— Я там много лет живу. Даже когда уезжала, все равно там жила.

— А где ты будешь сегодня ночевать? — не унимался парень. Что-то такое было в Маше (он еще не понимал сам — что), отчего ему хотелось бежать, куда глаза глядят или же, наоборот, не отпускать ее от себя ни на шаг.

— Домой пойду. Я люблю ходить. Ночью особенно.

— Давай я тебя на машине отвезу, — неожиданно предложил парень. — Или у тебя здесь дела?

— Я их уже сделала. Я больше никогда сюда не приду, потому что он уже мертвый. Как ты думаешь, почему люди любят молиться и поклоняться мертвым?

— Не знаю. — Парень почесал затылок. — Лично я в Бога не верю, хоть и не ругаю его, как другие. Залазь в кабину, а то поздно уже.

Они ехали молча. Маша никогда не путешествовала этой дорогой в темноте. Деревья качали своими протянутыми руками, словно пытаясь остановить их грузовик. Пахло пылью и вечерней рекой — Маша всегда помнила, как пахнет река в любое время суток.