Первые ласточки - Эльза Вернер (2016)

– Да мог ли я знать, что мою откровенность примут так немилостиво? По-видимому, с этим Рюстовом идет настоящая война. Но это не имеет значения, я все-таки отправлюсь в Бруннек.

Освальд уронил бумаги, просмотром которых занялся.

– Не хочешь ли ты нанести визит советнику?

– Конечно, хочу! Неужели ты думаешь, я откажусь от этого очаровательного знакомства, потому что наши адвокаты ведут процесс, который для меня, по существу, в высшей степени безразличен? Наоборот, я воспользуюсь случаем, чтобы представиться моей прекрасной противнице в качестве врага и ответчика. На этих днях я отправлюсь туда.

– Советник вышвырнет тебя за дверь, – сухо заметил Освальд. – Своей невероятной грубостью он известен всем.

– В таком случае тем вежливее буду я! На отца такой дочери я вообще обижаться не могу, да, наконец, и у этого медведя есть же, вероятно, какие-нибудь человеческие чувства. Не смотри так мрачно, Освальд! Может быть, ты ревнуешь? В таком случае ты волен ехать со мной и сам попытать свое счастье.

– Избавь меня от подобных комедий! – холодно ответил Освальд, поднимаясь с места и отходя к окну.

В его движениях и тоне слышалось с трудом скрываемое раздражение.

– Как хочешь! Но еще одно! – Молодой граф внезапно стал серьезным. Озабоченно взглянув на дверь соседней комнаты, он продолжал: – Не рассказывай пока о своих планах на будущее! Почва для них далеко не благоприятна. Я хотел прозондировать ее и облегчить тебе неизбежное объяснение, но это вызвало такую бурю, что я предпочел умолчать о том, что знаю.

– К чему это? В ближайшее время мне придется поговорить об этом с тетей. Я не вижу никакой пользы от отсрочки.

– Ну можешь ты помолчать, по крайней мере, с неделю? – сердито воскликнул Эдмунд. – Моя голова занята сейчас совсем другим, и у меня нет никакой охоты все время быть в качестве ангела-примирителя между тобой и мамой.

– Разве я тебя просил об этом? – спросил Освальд так резко, что граф вздрогнул.

– Освальд, ты заходишь слишком далеко. Правда, я привык к тому, что ты всегда отталкиваешь меня подобным образом, и действительно не понимаю, почему выношу от тебя то, чего никогда не простил бы никому другому.

– Потому что во мне ты видишь униженного, зависимого родственника и чувствуешь себя обязанным быть великодушным по отношению… к бедному двоюродному брату.

В этих словах слышалась такая безграничная горечь, что Эдмунд сразу же успокоился.

– Ты обиделся, – примирительно промолвил он. – И ты прав. Но почему же за вчерашнее ты заставляешь отвечать меня? Я ведь совсем не виноват в этом! Ты знаешь, я не могу серьезно противоречить маме, хотя решительно не согласен с ней. Но в этом случае она уступит; или твои комнаты будут завтра же находиться рядом с моими, или я сам перееду в боковой флигель и поселюсь у тебя, несмотря ни на пыль, ни на летучих мышей.

Горькое выражение исчезло с лица Освальда, и он заговорил мягче:

– Ты, конечно, был бы в состоянии сделать это, но оставь, пожалуйста, Эдмунд! Право, не важно, где я буду жить эти несколько месяцев своего пребывания здесь. Во флигеле очень спокойно и удобно заниматься. Мне там гораздо приятнее, чем здесь, в вашем замке.

– «В вашем замке»! – повторил задетый за живое Эдмунд. – Как будто он не был когда-то родным и тебе! Но ты именно стараешься показать нам, что ты – чужой. На тебе, Освальд, лежит немалая часть вины за те мучительные отношения, которые создались между тобой и моей матерью; ты никогда не выказывал к ней ни расположения, ни уступчивости. Не-ужели ты не можешь пересилить себя?

– Там, где требуется слепое подчинение, твердое нет, даже если бы речь шла о всем моем будущем!

– Ну, в таком случае в самом недалеком будущем нам снова надо ждать семейной сцены! – уныло промолвил Эдмунд. – Значит, ты не хочешь менять комнату?

– Нет!

– Как хочешь! Прощай!