Твоя К. - Тереза Ревэй (2009)

— Матушка Мария! — закричала Ксения, кинувшись к ней. — Знаете, что происходит? Это ужасно. Сегодня была очередная облава. Они заперли евреев на велодроме. Я сама все видела. Надо что-то сделать.

— Я знаю, Ксения. Я как раз собиралась туда идти. Можешь пойти со мной, если хочешь. Мы должны собрать добровольцев из Красного Креста. Но сначала давай помолимся.

Ксения послушно наклонила голову, закрыла глаза и стала слушать, как чистый голос монахини произносит молитву.

Домой она вернулась только через три дня.

Она вошла в вестибюль здания, не поздоровавшись с консьержкой, которая посмотрела на нее злыми глазами. Растрепанные волосы Ксении спадали на плечи, рукав блузки был порван, она двигалась как автомат. Мышцы болели. Она почти не спала с тех пор, как ушла, временами на несколько минут проваливаясь в сон на одной из кроватей приюта матушки. Охранники на велодроме впустили внутрь только нескольких добровольцев, в то время как туда были согнаны более десяти тысяч евреев, среди которых находилось несколько тысяч детей.

Под окрашенной в голубой цвет стеклянной крышей, среди бетонных дорожек, там было всего несколько бюветов и никаких санитарных приспособлений. Везде царили грязь, вонь и невыносимая жара. Матушке Марии и Ксении помогали два врача и десяток медицинских сестер из Красного Креста, чтобы хоть как-то облегчить страдания несчастных, которые нуждались во всем. Ксения разносила воду во флягах, старалась облегчить мучения туберкулезных больных и страдавших от инфекционных болезней. Обезвоженные дети мучились от сорокаградусной температуры. Несколько женщин в припадках безумия срывали с себя одежду, царапали лица и руки до крови. Некоторые, убив своих детей, пытались затем покончить с собой. Чтобы добраться до каждого человека, приходилось переступать через тела. Мертвые лежали часами, пока их не вывозили. Трупный запах загрязнял и без того удушливую атмосферу. Матушка Мария смогла спрятать нескольких детей в мусорные баки, которые она выносила с велодрома. Когда, совершенно обессилев, Ксения почувствовала себя плохо, матушка велела ей отправиться домой и отдохнуть.

Только оказавшись в своей квартире, Ксения смогла перевести дух. Солнце играло на блестящем паркете, освещая светлое дерево и отполированную до блеска мебель. Прислонившись к дверному косяку, женщина стояла, наслаждаясь спокойствием в салоне, окна которого выходили на Люксембургский сад. Ей казалось, что она вырвалась из ада. Руки дрожали. Крики и детский плач продолжали звучать в ее ушах. Сама она была грязной, пыльной, а страх невинных жертв, которых должны были отправить в Дранси или в лагерь Луаре, навсегда проник ей в душу.

— Вернулись наконец? — сухо произнес Габриель, с отвращением рассматривая ее.

Ксения устало помассировала себе затылок. Она знала, что выглядит ужасно. И чувствовала себя так же.

— Я предупреждала вас, что не знаю, когда вернусь.

— Судя по вашему виду, вы провели время не самым лучшим образом. Я никогда не видел вас в подобном состоянии.

Оттенок раздражения промелькнул во взгляде Ксении, когда она посмотрела на своего ухоженного мужа в бежевом льняном костюме с аккуратно причесанными седыми волосами. Как и все французы с начала оккупации, он заметно похудел и на его шее образовались отталкивающие складки. У Ксении было не то настроение, чтобы выслушивать упреки. Она не могла понять рассудительное спокойствие, с которым отнесся Габриель к падению Франции. Он не постеснялся использовать свои старые, предвоенные связи с Германией и продолжал вести дела, общаясь с нацистами с большой любезностью, вызывавшей у Ксении ужас.

— Хочу напомнить, что сегодня вечером мы приглашены на прием в германское посольство. Вам понадобится несколько часов, чтобы привести себя в надлежащий вид.

Она покачала головой.

— Я не пойду, Габриель.

— Почему?