Опыт воображения - Мэри Уэсли (1998)

— Если ей нужно что-нибудь — ну, например, пасту для пола, или средство для чистки ванн, или что-то еще в этом роде, — она оставляет мне записку, а я к тем деньгам, которые плачу ей за работу, прикладываю столько, сколько нужно.

— А как она попадает в дом?

— Открывает дверь ключом.

— Хорошо, а кто же тогда дал ей этот ключ? Ты же не мог ее не видеть, когда отдавал ключ! Не разыгрывай меня!

— Да я и не разыгрываю. Я оставил ключ в магазине на углу, а они передали его ей.

— Издеваешься надо мной? — спросила Ребекка, начиная уже злиться.

— Да нет же, и не думаю!

— В таком случае, Сильвестр, как ты можешь быть таким доверчивым? Попомни мои слова — она стащит у тебя ложки.

— Но их уже унесла Цилия! — Сильвестр нагнулся и чмокнул Ребекку в щеку. — А теперь мне пора вернуться к моему камердинеру, — сказал он мягко, указывая ей при этом на дверь пустым стаканом. — Не буду тебя больше задерживать — ты ведь, кажется, куда-то шла?

— Да, — подтвердила решительно Ребекка. — Поболтали немного и довольно, а то я могу и опоздать.

Глядя вслед уходившей Ребекке, Сильвестр вспомнил, о каком животном шла речь в той статье, где говорилось, что оно никогда не выпускает из пасти ничего, что бы туда ни попало. Он вспомнил — это говорилось о свинье.

Сильвестр сел за письменный стол и задумался. А может быть, действительно попробовать написать книгу о жизни камердинера Веллингтона? Написала же Маргарет Форстер блестящую книгу о горничной Елизаветы Барретт-Браунинг! Придется, конечно, покопаться, и очень тщательно, потому что, если этого не сделать и ошибиться в какой-нибудь мелочи, эксперты тут же обрушатся на тебя как тонна кирпичей. Но все-таки ему больше хочется написать роман о своей жизни, тем более что в этом романе ему, как никому другому, известны все детали. Но разве может его унизительная история привлечь внимание читателей?

— Ах, мама, — воскликнул он, — если бы ты была жива, я бы тебе пожаловался, что ты подала мне идею, которая теперь сидит в голове как заноза и не дает мне покоя.

Вспомнив мать, Сильвестр поднялся из-за стола и заходил по комнате. „Опиши все это, а я потом почитаю, — сказала она тогда. — Пиши все как есть — абсолютную правду. Тебе это облегчит работу, а меня, возможно, заставит посмеяться. Изложи свои переживания — и у тебя будет роман. Мне всегда хотелось, чтобы ты стал писателем. И не опускай руки!“ А вот от того, что ему говорила Цилия, у него действительно опускались руки. Матери понравился его роман, вспомнил Сильвестр, подойдя к книжным полкам; она смеялась и плакала, читая его. Только она знала, что все написанное в нем было правдой, любое художественное произведение в определенном смысле и в определенной степени всегда автобиографично.

Он вытащил было из стоявших на полке книг свое единственное и не очень объемистое творение и тут же раздраженно запихнул обратно. „Мне нужно было посвятить его матери, — подумал он. — Проклятая Цилия, — ругнулся он, — кто пожелает читать о том, как мужчина страстно влюбляется в чужую жену, а она в него, как претерпевает он боль и потрясения, связанные с ее разводом (поскольку и в наше время не слишком приятно, когда тебя называют соответчиком), как после этого он женится на ней, а она вскоре возвращается к своему первому мужу, забрав с собой все свои пожитки и прихватив в виде добычи порядочную кучу вещей, принадлежавших ее мужу номер два“.

— Мне очень нравились эти ложки, — огорченно сказал вслух Сильвестр. Потом, решив, что мать нашла бы это весьма забавным, он хохотнул и сказал: — Спасибо, ма. Писать правду о Цилии — значит оказывать ей слишком большую честь. Я лучше посвящу этот роман тебе.