Большой Боб - Жорж Сименон (1994)

Если бы мы с женой не поехали в Рамбуйе, то Дандюраны, конечно, ужинали бы с нами, потому что маленькая г-жа Мийо всегда немножко побаивалась, как бы Боб не отпустил при Мадо какую-нибудь рискованную шутку или крепкое словцо. Такого, правда, никогда не случалось. У Боба была ехидная манера внезапно остановиться, когда все уже думали, что он забыл о присутствии девочки, и насмешливо глянуть на г-жу Мийо: он обожал нагнать на нее страху.

— Умора! — заключал он.

Так как Боб принадлежал отныне к клану рыбаков, он должен был бы, как все они, лечь спать пораньше. В «Приятном воскресенье» время отхода ко сну — причина распри, которая тянется из года в год; из-за нее несколько раз часть постояльцев уходила. Рыболовы возмущаются, что вечерами им мешает спать патефон, громкие разговоры, а поздно ночью — шум умывальников. Остальные жалуются на лодочные моторы, которые начинают тарахтеть еще до восхода солнца.

В эту субботу Боб не пошел за советом к г-ну Метенье. Никто не видел, чтобы он готовил удочку или чистил переносной мотор, чем занимались вдоль всей пристани остальные рыбаки. Поужинав, он предложил Джону Ленауэру:

— Ну что, до полутора тысяч очков?

Они позвали Рири, который служит в страховой компании на улице Лаффита; в Тийи он ходит в матросской тельняшке и белой американской военно-морской бескозырке набекрень. За неимением четвертого партнера с ними села Люлю; играли на террасе, и в полночь, когда г-жа Фраден пришла остановить патефон, под который неутомимо танцевали не то две, не то три пары, партия еще продолжалась.

Упомянув Рири, я поразился одной вещи. Рири костляв и тощ, как бездомный пес, ему года двадцать четыре, не больше. Он совсем еще юнец. Джону Ленауэру порядком за тридцать; он женат, но живет холостяком: его жена служит в Лондоне, тоже у Кунарда, так что видятся они всего несколько дней во время отпуска.

Бобу к моменту смерти было сорок девять; Люлю — она никогда не скрывала своего возраста — на три года младше его. Родились они оба 27 июля и всегда страшно веселились, поздравляя друг друга с общим днем рождения.

Так вот, я поразился тому, что до сих пор мне не бросалась в глаза разница в годах между Дандюранами и многими их приятелями. В Тийи они были своими почти в любой компании, но помнится, я гораздо чаще видел их с молодежью, чем с людьми их возраста. На улице Ламарка, где они редко оставались в одиночестве, часов в одиннадцать вечера часто можно было застать компанию человек в пятнадцать; гости пили, расхаживали по ателье, которое служило гостиной, и кого там только не было: и супружеские пары в возрасте до тридцати, и девицы, явно не достигшие совершеннолетия, тут же оказывались такие люди, как художник Гайяр, давнишний друг дома, которому далеко за шестьдесят, или Розали Кеван, старуха соседка, умеющая гадать на картах и на кофейной гуще.

Я поинтересовался у Джона:

— Выиграл Боб?

— Как обычно.

Дандюран почти никогда не проигрывал в белот. Он играл в него ежедневно, как минимум часа по два — по три, так что, естественно, стал первоклассным игроком. Конечно, в игре многое зависит от везения. Но в его руки с длинными, удивительно гибкими пальцами карта, что называется, перла. Бывало, при торговле, особенно с ворчливыми противниками, он заявлял, не глядя: «Беру!»

А через секунду поднимал карты, и оказывалось, что у него достаточно масти, чтобы объявить козыри. Не стану утверждать, что это приводило Люлю в ярость. Она не умела злиться на мужа по-настоящему. Однако в такие моменты Люлю смотрела на Боба, нахмурив брови. Не знаю, что она при этом думала. Но, наверно, ее возмущала эта несколько детская манера испытывать судьбу, а может быть, и всегдашнее его везение. Мне кажется, получи Боб скверную карту и проиграй кон, она бы тихо обрадовалась.

Вид у него всякий раз был такой, будто он посмеивается над партнерами. Он мог небрежно сказать соседу слева, словно карты у того прозрачные: