Роман женщины - Александр Дюма-сын (1994)

Надо сказать, что в душе Эмануила, с тех пор как он познакомился с семейством графа, произошла заметная перемена. Он не переставал заниматься важными и серьезными вопросами, которым доселе была посвящена его жизнь, но образ милой девушки беспрестанно являлся перед ним и разрывал цепь его мышлений. Он не отгонял это видение, а с каким-то наслаждением оставлял бумаги, опрокидывался на стул и, забывая свет и людей, отдавался мечтам о ней, на которую он смотрел сначала, как на сестру души своей, и которую теперь ему хотелось сделать подругой и утешением своей жизни; о ней — которую едва только он увидел, как уже назвал своим ангелом; о ней — которую он уже любил. «О, люди, люди! — думал он. — Какой дорогою ценою покупается у вас слава! Тот, чье имя должны восхвалять, должен заживо зарыть в могилу и свое счастье, и свои радости. О, я — честолюбец, эгоист, я — олицетворение гордости и тщеславия, я отдал бы всю славу, заслуженную моею деятельностью, все мои надежды, мое состояние и мое будущее, чтобы Мари не спала, как и я, в эту минуту, думая обо мне, как не перестаю о ней думать. Если б она любила меня, мы удалились бы от света и отдались бы только взаимному чувству; я навсегда бы расстался с Парижем, с обществом, пусть бы оно шло своей дорогой, я бы оставил всякое участие в его действиях, и, право, общество ничего бы не потеряло. К чему служит мое тщеславие в его судьбе? Я был глуп до сих пор… Но она не любит меня, и вот отчего я, может быть, женюсь на другой, и спрашиваю себя, зачем я хочу это сделать… Отчего нет у меня матери? Она посоветовала бы мне… Будучи женщиной, она растолковала бы мне все то, чего не угадывает мое сердце; а если б она ничего не могла сказать мне, она поплакала бы со мной, и я не страдал бы так, но, увы! Я даже не знал своей матери; я с малолетства лишен был всякой привязанности, всякого чувства. Не написать ли Мари? Не признаться ли ей во всем?» И он начал уже письмо к ней, но тотчас же разорвал, потому что оно не имело смысла. Вот как Мари и Эмануил провели ночь.

Но в этой семейной драме было еще третье действующее лицо — это Клементина. Она, распростившись с Мари, легла в постель, счастливая и довольная. Она видела, что игрою счастливого случая готово было исполниться в действительности то, о чем она не смела даже мечтать. Она была вся проникнута благодарностью и любовью; она клялась сделать счастливым того человека, который предлагал ей свое имя, и чистая душа ее отдавалась самым невинным, самым увлекательным предположениям. В ее годы воображение не имеет пределов; и Клементина заснула среди этих новых надежд, как ребенок среди новых игрушек.

К несчастью, или к счастью, в радости, как и в горе, спят одинаково чутко, и поэтому-то Клементина, среди своих обольстительных сновидений, слышала, как растворилось и затворилось окно в соседней комнате, — и проснулась. Она стала прислушиваться — все было тихо; но только что она готова была снова заснуть, как вдруг увидела свет в своей комнате. Это был свет лампы, зажженной в спальне Мари, который прорывался сквозь щель двери.

В эту минуту пробило два часа.

— Мари! Мари! — вскричала она.

Мари не отвечала. Тогда Клементина встала, растворила дверь и на цыпочках вошла к своей подруге.

«Она сидит с зажженной лампой, — говорила Клементина, — какая неосторожность» — и только что подошла к кровати, чтобы потушить лампу, как увидела, что Мари, облокотясь на подушку, с глазами, полными слез, полулежала в глубоком раздумье.

— Что с тобою, Мари? — спросила молодая девушка.

Мари, услышав свое имя, вскрикнула.

— Это я, Клементина. Тебе страшно?

— А, это ты! — проговорила Мари, утирая глаза.

— Разве ты не слышала, как я звала тебя?

— Нет, я спала!

— Лжешь, ты вовсе не спала. Что с тобою? — продолжала она, целуя и садясь возле своей подруги. — Ты плакала?

— Я видела печальный сон.

— А, ты секретничаешь; это нехорошо.

— Да ты же отчего проснулась?