Обман зрения - Югетт Бушардо (2007)

— Это граненый хрусталь, — тихо поделился он своим открытием.

Я ответила, не задумавшись ни на секунду:

— Да, только заводской и невзрачный…

И тут же пожалела о своем высказывании. Приказав себе любыми способами избегать этой страшной игры в сообщающиеся сосуды: если ты счастлив и настроен всем восхищаться, то я становлюсь мрачной и изливаю язвительную критику, когда ты в свою очередь начинаешь полагать, что тебя все раздражает, я чувствую прилив бодрости и радостно болтаю о пустяках. Я слишком хорошо изучила за несколько последних дней эти колебания весов, на сегодняшний вечер — передышка.

Лучше всего выступить общим фронтом против недругов, что нас окружают. Прежде всего метрдотель: он приблизился к нашему столику, весь сияющий и почтительный, небольшая заминка при виде темных очков и трости Рафаэля, затем маска радушия и любезности вновь возвращается на его лицо; за сим следует ритуальное: «мадам, месье…», обязательная фраза, которую их заставляют зазубривать в школе официантов, и он протягивает мне одной меню, отделанное тесьмой, и добавляет так значительно:

— Ведь это вам, не так ли?

Затем соседи. Одинокие посетители, в основном мужчины, служащие в командировке, выглядят молчаливыми и крайне занятыми, они полностью погружены в газеты, пока их тарелки пусты. Я наблюдаю за ними: те, кто в какой момент обнаруживают странность нашей пары, изучающе скользят взглядом поверх газет, развернутых в сторону нашего столика.

Совсем рядом с нами, на привилегированных местах напротив большого окна с цветным витражом, сидит очень пожилая чета. Дама находится в постоянном движении: она поправляет цветы в вазе, старательно разглаживает мельчайшие складки на скатерти, стряхивает ладошкой, как будто прячась, хлебные крошки со своего черного платья и с демонстративным вздохом — с рубашки своего супруга. Они оба туговаты на ухо, и их разговор царит над общим гулом зала. Уже после того, как они попробовали суп, они делают различные замечания необыкновенно громкими голосами, что заставляет порхать добродушную улыбку от столика к столику. Вот сейчас они заинтересовались нами. Женщина сидит к нам лицом, мужчина — спиной; она начинает его просвещать. Их движения закольцовываются, и этот круг четко делится на три этапа: сначала она разворачивает голову в нашем направлении над картой вин, которою якобы изучает; затем нагибается к своему мужу, так что кажется, что их лбы склеиваются, и начинает свой тихий рассказ, старательно жестикулируя; после чего мужчина опускает голову и немного поворачивает шею, затем подает реплику. И все возобновляется… раз, два, три… раз, два, три… В один прекрасный момент, мы все уже приступили к десерту, пожилой господин перестает контролировать громкость своего голоса. Звонкие обрывки фраз звучат по всему залу, перекрывая разговоры и шум приборов. И вот среди следующих пассажей «оно такое нежное фруктовое суфле», «завтра еще будет погожая погода» я внезапно слышу: «ничего удивительного, ведь он ее не видит»… и еще «с ним не должно быть очень сложно». Взгляд на Рафаэля: он преспокойно смакует крем-брюле. Я начинаю необыкновенно громко описывать побережье Атлантики, куда нас когда-то, меня и Джульетту, возили наши родители. Я сравниваю, стараясь любым способом заглушить голоса соседей, преимущества Вандеи и Лангедока. Я не чувствую ног, я понимаю, что безудержно краснею, мне кажется, что все смотрят только на нас, что все эти люди сейчас одновременно поднимутся, подойдут к нашему столику и станут на перебой описывать меня Рафаэлю, срывая покров с моего уродства, с моей тайны, с моего вранья. Боже мой! Возможно ли, что он ничего не слышал? Возможно ли, что он ничего не понял? И что означает его странная веселость, когда он мне говорит перед выходом из ресторана: «Что-то ты стала болтливой…»?

* * *