Обман зрения - Югетт Бушардо (2007)

Лишь с Миной, с ней одной, я впервые ощутила себя по-настоящему нужной и даже ценной. Мина умела находить настоящие сокровища даже в обыденном. Я училась в третьем, она в специализированном классе; я буквально потеряла голову от благодарности, когда она заявила мне, что я должна стать ее «размышляющим зеркалом»… Она обожала философов, которых читала, чтобы разрешить вопросы «возвышенного». «Ты слышишь, Сара, это вопросы возвышенного, посвященные времени, смыслу жизни, природе ума. Ты должна мне ответить, Сара, как ты понимаешь такое умозаключение — время не существует, оно внутри нас…» Она излагала софизмы, которыми умело манипулировали резонеры, чьих имен я не знала, и требовала, чтобы я находила смысл или опровергала умозаключения: дорогая лошадь стоит дорого, потому что дорогая лошадь — редкая лошадь, значит то, что редкое, — дорогое и так далее… «Ты видишь, Сара, я пытаюсь объяснить тебе определенные вещи, потому что ты еще маленькая и не читала всего этого, и таким образом я проясняю их для себя самой. Но осторожно, ты должна быть честной, ты должна отвечать, именно то, что ты думаешь».

Когда я замечала отблеск жалости или тень насмешки в глазах моих хорошеньких одноклассниц, я тихо повторяла себе: «Сара, ты мое размышляющее зеркало», и я грезила о различных значениях глагола «размышлять».

Однажды, весенним днем, Мина подступила ко мне с большим воодушевлением, чем обычно. Она держала небольшую книжечку в оранжевом переплете, книжку размером с «хрестоматию», которая, начиная с шестого класса, против нашего желания знакомила нас с произведениями Мольера, Корнеля и Расина. «Мы дошли до «страстей», Сара». Я почувствовала, что краснею: страсть… Мина заметила мое смущение. «В философии, — произнесла она спокойно, — «страстями» называют любые чувства, испытываемые человеком, с которыми он не может совладать. Вот я хочу прочитать тебе, как Стендаль развивает свою теорию «кристаллизации»: «В соляных копях Зальцбурга, в заброшенные глубины этих копей кидают ветку дерева, с которого уже облетели листья; два или три месяца спустя ее извлекают оттуда, покрытую блестящими кристаллами; даже самые маленькие веточки, что не больше лапки синицы, украшены бесчисленным множеством подвижных и ослепительных бриллиантов; прежнюю ветку невозможно узнать».

«Или вот еще один пассаж, в котором Поль Валери разбирает случай с Федрой». Федра, о, я знаю! Мы уже обсуждали это произведение на уроках литературы, преступную и разрушительную любовь, «великолепный пример трагической судьбы», как говорила старая мадмуазель В. Я чувствовала себя сведущей. «Валери. Он значительно более циничен, — объясняет Мина. — Это история стареющей женщины. Вот слушай…» И Мина читает, приводит бесконечные цитаты.

«Федра находилась в том возрасте, когда у тех, кто действительно и как будто специально был рожден для чувственной любви, раскрывается со всей силой способность любить. Она пребывала в том периоде, когда жизнь уже полна, но еще не заполнена. В перспективе — увядание тела, презрение и тлен. И тогда жизнь заставляет испытать чувства любой ценой. То, что она заслужила, порождает то, к чему она стремится во мраке своего сознания…»

Я не осмелилась признаться Мине в том, что эти прочитанные отрывки повергли меня в оцепенение. «Венера всегда верна своей беззащитной жертве»; все не так просто. Именно Стендаль приложил максимум усилий, чтобы доказать иллюзорность прекрасных историй о любви! Я, которая для Мины… Я пробормотала, что это интересно, и не стала выплескивать на Мину (да, именно на Мину) всю ярость, что охватывала меня, когда видела, как превращают в насмешку все то, что я чувствовала: ожог нежность, неистовство и утешение — все это разом, когда я произносила ее имя, вечер за вечером, в сумраке моей комнатки за занавесками; я повторяла как заклинание, всегда действенное, фразу, которую она произнесла: «Сара, ты будешь моим размышляющим зеркалом».

* * *