Анжелика и её любовь - Анна Голон, Серж Голон

Внезапно индейцы схватили самых маленьких детей и исчезли вместе с ними. Изумленные, обезумевшие от страха матери принялись кричать.

— Эй, кумушки, спокойнее, — весело воскликнул д'Урвилль, только что подплывший на большой шлюпке с «Голдсборо». — Вас слишком много, мы не можем всех взять с собой. Наши друзья могикане сажают детей в свои пироги. Вам нечего бояться! Это не дикари!..

Его прекрасное настроение и французская речь подействовали успокаивающе. Нормандский корсар внимательно рассматривал женские лица.

— Среди этих дам есть славные мордашки, — заметил он.

— Теперь я скажу тебе: спокойнее, дружище, — сказал Жоффрей де Пейрак. — Не забывай, что ты женат на дочери нашего великого сашема и должен хранить ей верность, если не хочешь получить стрелу в свое легкомысленное сердце.

Д'Урвилль скорчил гримасу, затем крикнул, что пора садиться в лодки и что он готов подхватить самую храбрую из дам.

Благодаря ему трагическая атмосфера, казалось, рассеялась. Все поняли, что путешествие окончилось, и собрали скудные пожитки, которые каждый взял с собой, покидая Ла-Рошель.

Анжелику пригласили занять место в большой шлюпке. Туда же сели пленники, а также пастор Бокер, Абигель, мадам Маниго с дочерьми, мадам Мерсело и Бертиль, мадам Каррер и часть ее выводка.

Жоффрей де Пейрак спрыгнул в шлюпку последним, встал на носу и предложил пастору занять место рядом с собой.

Остальные пассажиры уселись в три лодки, которыми управляли матросы.

Никто даже не оглянулся на покачивающийся «Голдсборо», лишенный мачт. Все смотрели только на берег.

За шлюпками следовала целая флотилия индейских пирог, откуда раздавалось глухое, ритмичное пение в такт волнам. Протяжный, заунывный напев придавал этой минуте торжественность, которую ощущали все. После долгих мучительных дней, проведенных между небом и водой, перед ними предстала первобытная земля.

Приблизившись, они увидели пестрое сборище на маленьком пляже, покрытом песком и ракушками нежно-розового оттенка. Скалы красного и более густого, доходящего до пурпурного, цвета выстроились в кортеж на подступах к гранитному склону, подрытому огромными соснами, которые чередовались с белыми, как кость, стволами берез и роскошными кронами величественных дубов.

Люди у подножья этих гигантов выглядели муравьями. Казалось, они выползли из-под корней. Но, приглядевшись, можно было различить крутую тропинку, ведущую к лужайке, расположенной на середине склона, на площадке, наклоненной в сторону моря. Там находилось несколько низких хижин, индейских вигвамов. Затем тропинка поднималась еще выше по гранитному хребту, и открывался вид на нечто вроде форта, целиком построенного из круглых бревен. Длинный забор высотой в десять футов из еловых стволов окружал более высокое здание с двумя квадратными башнями по бокам.

В заборе были оставлены четыре прохода, в конце которых угадывались настороженные жерла пушек.

Несмотря на признаки жизни, это необычайно красивое место казалось диким, лишенным человеческого присутствия. Особенно хороши были краски: словно покрытые лаком, яркие и в то же время богатые оттенками благодаря проходящим туманам, они создавали ощущение нереальности. Все было в совершенно ином масштабе, казалось огромным, слишком крупным, подавляющим.

Они смотрели молча. Глаза их впитывали этот край.

Шлюпка, несущаяся на гребне пенистой волны, ударилась о дно, покрытое гравием цвета крови, хорошо видным сквозь прозрачную воду, которая вдруг приобрела фиолетовый оттенок. Несколько матросов вошли в волны по пояс, чтобы вытащить лодку на берег.

Жоффрей де Пейрак, по-прежнему стоявший на носу, повернулся к пастору.