Похоть - Ольга Михайлова

— Да, — кивнул Хейфец, — на досуге я занимаюсь медициной.

— На досуге? — переспросил Стивен, ломая голову над тем, куда могла исчезнуть Галатея. — А чем вы тогда занимаетесь на работе?

— Разумеется, изучаю Писание. Евреи всегда изучали Талмуд. Из тех, кто отвлёкся от этого в высшей степени дельного занятия, получились Спиноза, Маркс, Эйнштейн и Фрейд. Не хотелось бы оказаться в этом страшном ряду. — Еврей, казалось, балагурил, но при этом не улыбался. Взгляд его по-прежнему скользил у той черты, где острые лучи восходящего солнца пронизывали клубы розовеющих облаков.

Хэмилтон не знал, что на это ответить, и потому небрежно спросил Хейфеца, знает ли тот мистера Карвахаля?

— Разумеется, — кивнул тот. — Мы знакомы.

Дон Рамон Кристобаль Карвахаль-и-Портокарреро, просветил далее Хейфец Стивена, это известнейший учёный и очень интересный человек. Его работы — академического уровня. Кстати, род Карвахалей восходит к марранам, выкрестам из испанских евреев, дополнил он своё сообщение. Стивен вздохнул. Сказанное ничего не объясняло. Хейфец же поднялся и сказал, что им пора на завтрак.

— Если вы поторопитесь, мистер Хэмилтон, то сами увидите доктора Карвахаля. Он должен уже подъехать.

Хэмилтону не оставалась ничего другого, как вместе с Хейфецем вернуться на виллу. Там все уже были в сборе: выбритый и подтянутый Винкельман с супругой, расслабленный и улыбающийся Бельграно, Гриффин и Тэйтон, завязшие в споре о найме волонтёров, и одутловатый, точно с похмелья, Спиридон Сарианиди. Тут же была и миссис Тэйтон, пьющая кофе из крохотной белой чашечки. Куда она ходила утром и когда успела вернуться — Хэмилтон не знал.

Хейфец и Хэмилтон присоединились к археологам в гостиной как раз в ту минуту, когда у ворот виллы появился тяжёлый жёлтый хаммер, машина вскоре затормозила у самого порога. Двери автомобиля распахнулись сразу с двух сторон.

Хэмилтон жадно разглядывал приехавших.

С водительского места встал невысокий лысоватый мужчина с приятным умным лицом и мягкой, немного меланхоличной улыбкой. Он поспешил обойти капот, чтобы открыть дверь сидящей рядом с ним женщине, но это раньше него успел сделать другой, поднявшийся с заднего сидения. Хэмилтон интуитивно понял, что первый — француз Рене Лану, а второй — тот самый Карвахаль. Но прежде чем Стивен сумел разглядеть Карвахаля, взгляд его упал на женщину и остановился. Повеяло странными духами, точно чернотой напалма, беспросветным и непроницаемым. Он не заволок пространство, не заставил слезиться глаза, а быстро пронёсся мимо и скрылся среди чёрных валунов на взморье. Затем пахнуло камфарой лаврового листа, и, наконец, точно ниоткуда возник ладан, возвышенный и холодный. Он поднялся к тёмным облакам и стал прозрачным, превратясь в луч лунного света среди ночного мрака.

Долорес Карвахаль была иконописно красива. Однако скорее — красотой картины, чем жизни. Таких любят не мужчины, а художники. При взгляде в её бездонные глаза мадонны Хэмилтон почувствовал не возбуждение, а нервное головокружение, возле неё таяли химеры страсти, откуда-то с высот звенел хорал и вдали у храмовых башен развевались алые хоругви. Он бездумно встал и не очень удивился, заметив, что поднялись все мужчины. Долорес Карвахаль подошла к ним под руку с братом, и теперь Стивен мог разглядеть и его.

В Рамоне Карвахале, при явном фамильном сходстве с сестрой, красота проступила завораживающим ликом из колдовской глубины зеркал, духом величия и страдания, околдованным тайной своего одиночества, но явно зревшим Бога. Точнее, он не был красив, но — завораживал, причём, чем именно — сказать было невозможно. Жесты его были неторопливы и размеренны, слова просты и конкретны, улыбка — немного печальна, но приятна.