Девочка на шаре - Марина Друбецкая, Ольга Шумяцкая (2012)

Эйсбар не спешил появляться. Но однажды поздно вечером от него вдруг пришла посылка. Ленни была дома одна. Она уселась с посылкой на диван, внимательно рассмотрела обратный адрес и очень осторожно стала ее разворачивать. Из серой почтовой бумаги выглянул бархатный футляр. Ленни ойкнула — у нее мелькнула мысль, что в коробочке камень, который станет знаком помолвки. Мысль глупейшая, недалекая, не… но, как беспечный шмель, мыслишка, несмотря ни на что, мелькнула и имела ответ: нет! Решительные действия пока невозможны, с Эйсбаром будет тяжело, очень тяжело. Из футляра выскользнул бинтик, сотканный из серебряных нитей. Бинт оказался ошейником. Прилагался и кожаный ремешок. Ленни оглянулась — хорошо, что никого нет рядом. Ошейник. Что это значит? Выпала записка: «Милая Л., посылаю веревочку для псины, уцелевшей в катастрофе дирижабля. Принцесса Романова передает ей привет. Ваш Эйсбар». Ленни провела рукой по тонкому серебряному шитью. Да уж. Вот это успех. Она уже слышала, что по окончании фильмы Эйсбара пригласили в ложу августейшей фамилии, присутствующей на премьере. И одна из великих княжен сделала ему подарок. Ленни оглянулась в поисках собаки. Спаниель Робеспьер, которого она привезла из Петербурга со съемок «Защиты…», затих у нее в спальне, и она не стала его будить.

Серебряный бинтик и теперь поблескивал на шее Робеспьера, наевшегося пирожных и развалившегося на скамейке рядом с Ленни, продолжавшей перебирать в горячечном календарике прошлого день за днем.

Ну никак не могла она тогда выбраться из дома и посмотреть «Защиту Зимнего»! Фильма шла уже в десяти кинотеатрах Москвы, и аншлаги продолжались.

Конечно, она мечтала смотреть на студии вместе с Эйсбаром, в новеньком просмотровом зале, отделанном вишневым деревом, с мягкими креслами и специальным столиком для режиссера, на котором красуется сделанная по рисунку Федора Шехтеля лампа с плафоном из разноцветных стекол. Из-за болезни Ленни не могла никуда выпорхнуть, промчаться, примчаться. Их с Эйсбаром непонятные встречи в Питере во время съемок — почти всегда между делом и в то же время такие откровенные, такие точные в своей сладостности — очень сблизили их, казалось Ленни. Сблизили той последней главной близостью, когда свидания не нужны, когда не надо мчаться через весь город, чтобы увидеть друг друга, потому что общая жизнь — вот она, ежедневная и ежечасная, разделенная на двоих. Но это — в прошлом. А сейчас… Его все не было, и близость таяла. Эйсбар не спешил увидеться с Ленни.

Она была в растерянности. Становилось все очевиднее, что их отношения зашли в тупик. Успех и значительность — чем дальше от премьеры, тем больше обозреватели разных газет обсуждали общественное звучание фильмы — перевели Эйсбара в другую «весовую категорию». В одночасье киноанархист, бузотер, нахальный типчик превратился в практически государственного автора. И синематографическое искусство вместе с «Защитой…» вдруг оказалось не просто сферой дальновидных дельцов или авангардных мыслителей, а «полем общественного резонанса», как написала одна из либеральных газет. Если бы он был в Москве, если бы сегодня было не сегодня, Ленни просто села бы в такси и поехала к нему в мастерскую. Если бы, если бы… В голове у нее все перепуталось, исчезли направляющие знаки, следуя которым она раньше мчалась по разным адресам, едва касаясь подошвами земли.

Она встала с каменной скамейки у памятника Чайковскому и побрела к Никитским воротам. Ноги привели ее к «Иллюзиону» — старенькому кинотеатру в Палашевском переулке, куда она ходила еще ребенком и где под Новый год смотрела «Защиту Зимнего» вскоре после того, как рыдала по уехавшему в одночасье Эйсбару. И главное — по своей глупой, бессмысленно глупой, оттого что очень сильной, влюбленности.