Нелюбимый - Кэти Регнери (2021)

Мои чувства к Бринн только усиливаются, она заставляет мою кровь разогреваться, а сердце рваться из груди от желания. Моё тело жаждет её, но я совершенно уверен, что суть моей растущей привязанности к ней намного глубже простого физического влечения. Её суть, несмотря на пропасть различий между нами, заключается в понимании. И эта встреча сердец и умов рождает чувство, будто мы давно и хорошо знакомы, намного дольше нашего недельного знакомства.

Не знаю, приходила ли мне когда-нибудь в голову мысль о том, что Бог создаёт одного человека специально для другого. Но если бы я задумался, встречи с Бринн было бы почти достаточно, чтобы предположение стало убежденностью.

Звук визга тормозов в моём мозгу заставляет меня вздрогнуть.

«Портер!»

«Твоё имя — Кэссиди Портер».

«Твоим отцом был Пол Айзек Портер».

Я моргаю, глядя на яйца, которые шипят и трещат на сковороде.

«Она не была создана специально для тебя, Кэссиди».

«Никто не создан для тебя».

Моё сердце протестующее сжимается, так отчаянно желая опровергнуть это мрачное утверждение, но мой разум, тщательно подготовленный десятилетиями, не позволяет этого.

«Ты не можешь любить её», — сурово напоминаю я себе. Потому что независимо от того, насколько сильна ваша связь или насколько глубоки ваши чувства, ты не можешь иметь её.

Особенно, если ты действительно заботишься о ней.

У меня в груди болит от этой ужасной несправедливости, когда я кладу яйца на две тарелки. Затем я кладу руки на кухонную стойку и заставляю себя склониться к мрачной правде и принять её, прежде чем взять тарелки и вернуться в комнату Бринн.

***

Я закрываю книгу и кладу её на кофейный столик перед нами, поднимаю свою кружку и делаю глоток чаю.

Последние два вечера Бринн настаивала на том, чтобы читать в гостиной, а не в спальне. Сначала я возразил, что ей нужно оставаться в постели, но она утверждала, что может расслабиться и исцелиться точно так же и на диване. Представив, что между нами нет стола, я сдался гораздо быстрее, чем мне, вероятно, следовало бы, но мои опасения не оправдались. Всё получилось отлично.

Я настоял, чтобы она всё-таки легла, и она спросила, не возражаю ли я, если её ноги будут лежать у меня на коленях.

Думаю, что в моей жизни будет очень мало того, о чём я буду вспоминать меньше, чем о ногах Бринн на моих коленях. В то время, как я должен был читать, я изучаю их: тонкие линии её костей и светло-голубые реки и притоки её оживлённых вен.

Со времени того моего мысленного напоминания на кухне, два дня назад, я усердно работал над тем, чтобы перевести свои чувства к ней в более управляемую область. Она моя гостья. Она моя пациентка. Она поправляется в моём доме, и когда она полностью выздоровеет, мы попрощаемся. Когда я размышляю подобным образом, это не значит, что некоторые вещи непременно легче принять, но это то, что заставляет мой разум уходить от бесплодных желаний того, чего никогда не может быть.

— Ты уже закончил? — спрашивает она, отрываясь от книги «Молитва об Оуэне Мини», которую почти закончила.

— Ага.

— Вау! Ты был на первой странице прошлым вечером!

— Это быстрая книга.

— Как это было?

Я прочитал каждый рассказ из «Добро пожаловать в обезьянник» Курта Воннегута по меньшей мере сто раз.

— Хорошо. Как всегда.

Её лицо задумчиво, когда она кладёт книгу об Оуэне на кофейный столик рядом с Куртом.

— Можно тебя кое о чём спросить?

— Всё, что угодно.

Она смотрит на книжные полки под окном, потом снова на меня.

— Целая полка посвящена генетике.

Я киваю. Я уже знаю, что мне не нравится то, к чему это идёт.

— Один из твоих родителей был генетиком?

— Нет.

Она пристально смотрит на меня, и я знаю, что она хочет задать больше вопросов, но я надеюсь, что если я больше не буду добровольно делиться информацией, она выберет другую тему.