Яблоневый цвет - Jaira D (2018)

— Да я-то что! Если б не Радмила, сгинул бы ты! Да и Баюн вот тоже помогал.

Старик почесал кота за ушком, на что тот громко проурчал.

Чужеземец молчал, наблюдая за спасителями.

Ворожея с печки мешочек стянула — соль в нем прибоем морским прошуршала — да деду отдала.

— Мужики у Пущи ходят. Тела жгут, какие из-под снега повыглядывали. Попросили дать им оберег от упырей, вот и задержалась немножко. Не тяни больше с мазью…

Северина передернуло от услышанного.

— Уж давненько мародеры не заявлялись, — ответил старик. Держа мешочек на колене, Беримир покряхтывал от тепла, что боль в ноге облегчало. — Как последние обозы вернулись, ничего не слышно боле. Откуда ж мертвецам-то взяться?

Тихий стук раздался в избе — Радмила толкла в ступе травы, смешивала их с молоком и родниковой водой. И Баюну не забыла миску наполнить.

— Леший в Погань никого с недобрыми помыслами не пустит, а у этих явно зло в сердце поселилось. Давеча бабка Мирина бранилась: дескать, девкам обереги от водяного дала я, а от чужаков — забыла… То-то сороки на свадьбе у старостихиной дочки раскричались — не к добру…

— Что это за место? — наконец осмелился подать голос Северин. Уж и так понимал, что не на родной стороне его приветили, а все ж в диковинку слышать было про нечистую силу и приметы колдовские.

Старик ответил первым, улыбаясь:

— Белокрай это. Слыхал про наши яблочки? Вот тут-то они и спеют, средь диких лесов и полей.

— А война?

Радмила обернулась, пристально на гостя глянув.

«Как бы раны он себе душевные не разбередил…»

— Кончилась война, — сказала она. — Самой лютой зимней стужей за последние годы кончилась.

— А кто же… кто… победил?

— Никто не победил. На войне только проигрывают… Черные палачи с уродливыми лицами в наших городах и деревнях появились, так что им победу можешь отдать.

Никакой радости эта весть не принесла — спасу теперь от сенельцев ни солдатам, ни крестьянам не будет, потому что никто им не указ, кроме короля.

— Меня Северином зовут. Я из…

— Никто не должен знать, откуда ты, — перебила ворожея. — Нам и так ясно — и хватит. Коль узнает еще кто, никому из нас здесь не жить больше.

Парень осердился, приподняться вновь хотел, да кости одеревенели, мышцы закостенели. Застонал — тут же ворожея все бросила, на помощь кинулась, да опешила от слов Северина:

— Зачем же тогда смерть отвели? Что ж, я теперь тут до кончины своей сидеть буду?

Процедил сквозь зубы, подбородок выпятил, весь темной бородой заросший, а глаза ясные, искрят в гневе — дай волю, всё поле брани от врагов выкосит. Едва ворожея улыбку сдержала. «Знаю, что есть в тебе искра, не пужай».

— Ты сначала на ноги встань, от недуга освободись, потом и иди, куда захочешь. Не я тебя здесь держу, а смерть. Хочешь к ней? — повела девица рукой, на двери показывая. — «Да» ответишь — не поверю.

Склонилась над самым лицом парня Радмила, в глаза прямо глядя.

— Я всё вижу, от меня правду не скроешь. И себя тоже не обманывай — даже зверь от смерти бежит, чем человек зверя глупее? То-то же.

Что ни день — покоя Северину не давала ворожея: всё заставляла тяжести с пола поднимать, ногами перебирать по стене будто по земле. Не забывал гость ей при каждом случае слово резкое сказать, за что немедленно получал замечания едкие, с которыми не мог поспорить. Зато полюбил он вечера уютные да теплые. Баюн под руку примащивался, мурчал да засыпал от поглаживаний, а Радмила садилась у огня, брала в руки дощечки — плела что-то замысловатое, с узорами угловатыми из красно-черных нитей, — да напевала, будто бы колыбельную, тихую песню. Как Северин задремывал, тут же свет гасила. Сон в хату забирался ленивым увальнем.

Часто деревенские к ворожее приходили — после долгих холодов тяжело Белокрай к жизни возвращался. Не впуская никого в хату, девица сама к гостям выходила, сама сельчан навещала.