Простушка на одну ночь - Айрин Лакс

Всего один шаг. Это как в прорубь нырнуть. Ныряла же… Как положено, три раза под воду, перекрестившись!

От напряжения я почти слепну, ничего совсем не вижу. Светлая обстановка палаты пятном расплывается. Это все нервы и слезы. Щеки обжигает.

— Лена… — слышится голос со стороны кровати.

Я смаргиваю слезы, вытираю их кончиками пальцев, снимая влагу с ресниц. Наверное, уже часовые старания испортила! Но тушь вроде водостойкая, сразу потечь не должна.

Наконец, я заставляю себя посмотреть в сторону кровати. Марсель сидит полулежа. Кровать приподнята. Нога на вытяжке.

Марсель держит осанку. Волосы немного растрепаны, но видно, что он их укладывал, но разворошил от волнения пальцами. Губы сжаты, глаза напряженные. Лицо разукрашено, мамочки… Он и синеватый, и местами желтый, и даже фиолетовый…

— Привет, — мне хватает сил только на это.

Ноги сами несут меня к нему. Слова вязнут в горле комком противным. Я о стольком хотела Марселю рассказать, много речей заготовила.

Это же я, Ленка Шатохина, у меня язык подвешенный, на любую тему могу поддержать живую беседу! Однако сейчас все мои слова не просто теряются, они рассыпаются, как сухой песок выскальзывает между пальцев, так и от меня ускользает смысл того, что я хотела Марселю сказать. Я словно потеряла дар речи.

Только застыла возле кровати, рассматривая его молча и глотая немые слезы.

— Временно я не самый привлекательный мужчина из твоего окружения, — говорит он нервно и усмехается. — И не самый мобильный, — кивает на прооперированную ногу.

— Ты… все равно самый-самый для меня.

Чтобы сказать это, мне потребовалось столько усилий, как будто я гору руками сдвинула с места. Меня трясти начало, лихорадить, бить от крупных слез, заскользивших по щекам.

— Простиииии! — закрываю лицо ладонями.

— Лен… Лен, ты чего?

Голос Марселя полон удивления. Он тянется ко мне, насколько это позволяет его поза, цепляется за край рукава кончиками пальцев и с усилием дергает на себя. Я почти падаю, но он крепко меня обнимает и притягивает, уложив на себя.

— За что мне тебя прощать, скажи? За то, что ты дурочка самоотверженная и перемерзла, пока меня искала?

Марсель гладит меня по волосам и спине, целует волосы. Я рыдаю в его грудь. Приходится присесть на кровать. Все так естественно, просто.

— Это моя вина! Все это моя вина, — бормочу, глотая слезы, но их так много, я даже языком их с губ могу снять и ощутить, насколько они горячие и горькие.

— Не ты же меня сбила.

— Ты понял, о чем я. Надо было иначе. Не корчить из себя невесть что.

— Ты не виновата. Слышишь?

Марсель встряхивает меня за плечи, снова обнимает и целует, на этот раз настойчиво покрывает поцелуями лицо и ищет дорожку к губам, которые от рыданий трясутся.

— Что это за ревушка? Где моя Сирена? Моя воинственная и языкастая, гордая, солнечная, добрая… Где она?

— Нету-нету, я не такая! — трясу головой.

— Ты — именно такая! — с нажимом произносит Марсель и обнимает крепко. — Обними меня хорошенько.

Я цепляюсь за него изо всех сил, но потом разжимаю руки, вспомнив, что у него были сложные травмы.

— Аррр… Обними меня! Поцелуй… Мне это так нужно, неужели не понимаешь? — произносит Марсель с отчаянием.

— Что?

Проморгавшись, смотрю ему в лицо, оно расплывается мутной пеленой из-за моих слез.

— Я хочу понять, нужен ли я тебе.

Я не верю своим ушам. Выпрямившись, тянусь к салфеткам, что стоят на тумбе, вытираю лицо, глаза, нос…

— Что ты такое говоришь? — спрашиваю севшим голосом. — Дурак!

— Я прикован к больничной кровати. Из-под меня так-то уточки выносят, — кривит губы. — Еще долго я не смогу передвигаться самостоятельно. Считай, инвалид. Никогда себя таким слабым, беспомощным не чувствовал. Да, я сомневаюсь. Нужен ли я тебе. Я даже не хотел, чтобы ты видела меня таким…