Его рука напряглась, он обнял меня крепче. Его щека коснулась моих волос, но он не попытался приласкать меня.

– Ну вот, я все сказал, как и обещал, и хватит об этом. Но ты подумаешь?

– Конечно подумаю. Но учти, папа умер всего неделю назад, и пока я не узнаю, чего он хотел и почему...

– Понимаю, дорогая моя, понимаю. Извини. Не самое удачное время говорить о разделе имущества и расставании с Эшли, но когда мы начинали, то не знали, что с твоим отцом так обернется. А теперь и мой отец заболел и сходит с ума от беспокойства, а обстоятельства давят – черт бы их побрал!

Снова наступила тишина, но уже другая. Удары молота смолкли. Я подумала о сломанной кошке под водой и почему-то о павильоне в буйно разросшейся жимолости, окруженном изогнувшимися тисами, и о Кэти, спрашивающей: «Это тот самый стол, где он писал свои стихи?».

– А Френсис? – вдруг спросила я. – Что Френсис думает обо всем этом? Мне казалось, он любит Эшли.

– Любит, – согласился Джеймс. – Он пережиток прошлого, наш братец Френсис. И если бы все развалилось на части, он все равно не заметил бы, сидя в лабиринте и сочиняя стихи, как Уильям Эшли. Что я такого сказал? Ты аж подскочила.

– Да нет, ничего. Ты просто прочел мои мысли. И часто ты это делаешь?

Пауза, примерно на четыре такта моего сердца. Потом Джеймс непринужденно ответил:

– От случая к случаю мы с близнецом пользуемся этим. Наследие Бесс Эшли, цыганки, ты разве не знала?

– Наверное, здорово экономите на телефонных звонках? – пошутила я.

Он рассмеялся:

– О, конечно! Но ты говорила о Френсисе. Сомневаюсь, что он откажется помочь разорвать траст. Дело в том, что, даже если мы его разорвем, у нас нет никаких планов на сам дом. Его невозможно продать, так что просто придется остаться добродетельными и оставить поместье как уголок древней Англии на этом тесном островке. Пустить в ход можно только землю.

– Для чего?

– Чтобы получить наибольший доход.

– Больше всего она принесет, если сдать участки под строительство.

И то, что не договорила я, сказал он:

– А что, почему бы и нет? Людям нужны дома. И когда через Пенни-Флэтс проложат новое шоссе, мы окажемся на трассе в Бирмингем. – Наверное, он что-то почувствовал в моем молчании, потому что с легким раздражением добавил: – Послушай, Бриони, ты сказала, что трезво смотришь на вещи. Ведь то, что мы здесь играли детьми, само по себе не значит, что и наши дети получат такую же возможность, да и – боже мой! – захотят ли они здесь играть?

– Я ничего такого и не говорила. Я думала о других, кого это тоже коснется. Может быть, и папа думал о том же. Например, о викарии. Что станет с ним? Наверное, ничего страшного, хотя трудно представить мистера Брайанстона ютящимся в двухквартирном доме без сада. Но еще есть Гендерсоны и Роб Гренджер. Их дома ты тоже продашь?

– А почему нет? Конечно, им в первую очередь будет предоставлено право выкупить дома.

– Гендерсоны смогли бы, но Робу, боюсь, это не по карману.

– Странно. В конце концов, у него ферма. Если он не сумел извлечь из нее доход, почему же мы должны отвечать за это?..

– Будь справедлив. Все, что они зарабатывали, его отец пропивал до последнего пенни, а по субботам без меры бил самого Роба и его мать. Он оставил их по уши в долгах, и если Робу не удалось скопить на дом после смерти этой старой скотины, вряд ли можно его упрекнуть в этом. И более того, если бы не Роб, все тут развалилось бы уже давным-давно.

– Ладно, ладно, – сказал Джеймс с извиняющейся улыбкой. – Что я такого сказал? Прости, я ничего не имел в виду. Я всегда любил Роба и знаю, что он сделал для тебя и твоего отца. А теперь ты рассердилась, когда мне надо, чтобы ты меня выслушала...