Другое утро - Людмила Макарова

– Все, – с тем же пугающим хладнокровием, что вчера Димка, ответил он. – Отец прав, потому что его лишили будущего. Антон прав, потому что его лишили прошлого. А не подрались они потому, что и прошлое, и настоящее, и будущее у них одно на двоих, даже если они этого не понимают. Одно на всех. Даже если мы все пока еще этого не понимаем.

– Лишили, говоришь? – кипятилась Ира. – Очень .удобно на чужого дядю все сваливать. Что же мы за люди такие? Чуть что плохо – кто-нибудь виноват, но только не мы сами. Собственного прошлого, настоящего и будущего и то мы не по собственной глупости лишились, а нас, видите ли, лишили! Так можно и Димку оправдать за его пещерную ненависть.

– Можно и Димку оправдать. Ему выбора не оставили – либо защищайся как можешь, либо тебе башку открутят и скажут, что так по закону полагается. Тебе же не придет в голову народ, проигравший войну, назвать глупым и никчемным. Да, побеждены, да, враг оказался сильнее, но ведь это не навсегда!

– Ага, вот и до врагов добрались. Ты что же, серьезно веришь в каких-то злоумышленников, которые спят и видят разваленную Россию? Это же детский сад какой-то думать, что где-нибудь в бункере сидят глубоко законспирированные дяди и строят планы, как добить Россию.

Вот уж от тебя не ожидала такого бреда!

– А я от тебя, извини, конечно, глупости такой не ожидал. Как с луны свалилась. Враги ей, видите ли, удивительны, а то, что нас откровенно грабят, что используют в качестве сточной канавы своих зеленых бумажек, чтоб их перегретая экономика не лопнула, что стариков унизили, детей оболванили, а остальных за быдло держат, ей не удивительно.

– Значит, враги во всем виноваты?

– Ну мы же не унтер-офицерская вдова, чтоб самим себя сечь. Мы все-таки целый народ. Большой, иногда инертный, больше, чем нужно, терпеливый, но народ, который у себя дома. И вся наша проблема заключается только в том, чтобы поставить на место зарвавшихся гостей и жить так, как сами хотим, понимаешь, сами.

– Но ведь эта дорожка может далеко завести, к фашизму, например.

– А ты меня «измами» не пугай. Фашизм, коммунизм, капитализм, демократия – это все слова и ничего больше. Я инженер и «измов» этих не понимаю. Только реальность. А в реальности существуем мы с тобой, и сидим мы с тобой на этой лавке, и вот эта земля у нас под ногами, в которой наши предки лежат. И хоть убей, не могу я понять, почему мне должно быть стыдно, что я русский.

– Но ты же сам только что рассказывал, как думал, что еврей – это ругательство. Каково это было твоему Борису Иммануиловичу? Хотя бы за это тебе должно быть стыдно.

– Ничего я никому не должен. А Борису Иммануиловичу это детей любить не мешало. И его за это весь город любил и уважал. Он и на демонстрациях поэтому не шел со всеми, а стоял на тротуаре и смотрел, а его ученики, которых за сорок лет чуть ли не полгорода набралось, обязательно к нему подходили, поздравляли, благодарили, вспоминали. Да и так не забывали его, что ни день, кто-нибудь заглянет, и никому не мешало, что он еврей. А вот то, что я русский и не желаю по их так называемым демократическим законам жить, сейчас мешает. Очень мешает.

– Да нет, Саша, ты не понимаешь… – Ира заговорила мягко, даже ласково, погладила Аксенова по щеке.

Он устал. Ну конечно, он очень устал. Его надо успокоить и пожалеть. Он придет в себя и поймет, что нес полный бред.

– Это ты не понимаешь! – дернулся он из-под ее руки. Ей померещилось на секунду, что его тонкие губы сложились в брезгливую гримасу. – Сидите у себя за Кольцевой, с жиру беситесь. А все, что за пределами Кольцевой, – для вас только доходная вотчина, заселенная быдлом, дешевой рабсилой.