Страна призраков - Гибсон Уильям (2008)

В его квартире, кроме раковины и унитаза, были электроплитка, матрац, компьютер, микрофон, динамики, синтезатор, телевизор «Сони», утюг и гладильная доска. Одежда висела на старой чугунной вешалке-каталке, принесенной с тротуара Кросби-стрит. За одним из динамиков стояла синяя вазочка из китайского универмага на Канал-стрит; ее Тито втайне посвятил богине Ошун, которую кубинские католики называют Пресвятой Милосердной Девой из Кобре.

Подключив синтезатор «Касио» к длинному шнуру, он открыл над раковиной с носками горячий кран, придвинул к ней очень высокое складное кресло из того же универмага и, устроившись в люльке из черной парусины с «Касио» на коленях, погрузил ноги в теплую воду. Потом закрыл глаза и коснулся пальцами кнопок. Тито подыскивал звук, похожий на потускневшее серебро.

Если сыграть хорошо, быть может, музыка наполнит пустоту Ошун.

3. Волапюк

Кутаясь в пальто Paul Stuart, украденное месяц назад в закусочной на Пятой авеню, Милгрим смотрел, как Браун отпирает стальную дверь парой ключей из прозрачного гермопакета, – в такие пакеты Деннис Бердуэлл, знакомый дилер из Ист-Виллиджа, расфасовывал кристаллический метамфетамин.

Браун выпрямился и пробуравил Милгрима уже привычным взглядом, исполненным злобного презрения.

– Открывай, – приказал он, переступив с ноги на ногу.

Милгрим сгреб в кулак полу пальто и через нее взялся за ручку. Дверь распахнулась. В темноте слабо тлела красная искорка индикатора – должно быть, от выключенного компьютера. Милгрим шагнул вперед, не дожидаясь толчка в спину.

Сейчас его занимала крошечная таблетка ативана, которая тихо таяла под языком. Она уже истончилась настолько, что ощущалась кожей как микроскопические чешуйки на бабочкином крыле.

– Почему его так назвали? – рассеянно произнес Браун, методично обшаривая комнату нестерпимо ярким лучом фонаря.

Милгрим услышал, как за спиной закрылась дверь и щелкнул замок.

Брауну было несвойственно думать вслух; видимо, в этот раз он здорово перенервничал.

– Как назвали?

Меньше всего сейчас Милгриму хотелось говорить. Он бы с радостью сосредоточился на мгновении, когда таблетка тает под языком на грани бытия и небытия.

Круг света остановился на складном парусиновом кресле возле казенного вида раковины.

У комнаты был жилой запах. Не вонь.

– Почему его так назвали? – повторил Браун с намеренно грозным спокойствием.

Он был из тех, кто не любит лишний раз произносить имена или упоминать понятия, которые презирает из-за недостаточной важности либо иностранного происхождения.

– Волапюк, – догадался Милгрим, как только таблетка исполнила свой трюк с полным исчезновением. – Эсэмэс набирают латинскими буквами и цифрами, а читают их как буквы кириллицы, на которые они похожи.

– Я спросил, откуда название?

– Был такой искусственный язык, эсперанто, для международного общения, – ответил Милгрим. – Волапюк – другой международный язык. Когда русские обзавелись компьютерами, то обнаружили на дисплеях и клавиатурах латинский алфавит, не кириллицу, вот и соорудили ее подобие из наших символов. Назвали волапюком. Такая вроде как шутка.

– В жопу, – отрезал Браун, очевидно имея в виду волапюк, Милгрима и даже НУ, которыми так интересовался.

На языке Брауна, как уяснил Милгрим, НУ означало «нелегальный устроитель» – преступник, который помогает другим преступникам в их делах.

– Посвети.

Браун сунул ему фонарь – профессиональный, с насечкой на металле, чтобы не блестел.

Спрятанный под паркой Брауна пистолет из композитного пластика тоже совершенно не блестел. Это как с обувью и аксессуарами, рассуждал про себя Милгрим; стоит кому-нибудь щегольнуть крокодильей кожей, и через неделю она уже будет у всех. Вот и в городе Браунтаун царил сезон неблестящего антицвета. Очень долгий сезон.

Браун натягивал зеленые латексные перчатки.