Иезуит - Татьяна Герман (2021)

И в новом обличье, преодолев множество препятствий, этот удивительный человек достиг того, о чем мечтал. Как странно, как необычно вилась цепочка его жизни! Он убивал недругов, но при этом скольким помог, скольких спас… А когда получил в Московии неограниченное могущество… Неужели власть действительно способна так изменить характер? Исковеркать душу того, кто еще недавно поступал, как благородный рыцарь? Ведь он опустился даже до… Бр-р, даже вспомнить страшно.

«Да, все это чудовищно, — размышлял священник. — Впрочем, можно считать, он за все сполна расплатился, ведь, дабы избежать смерти, ему пришлось переселиться в тело собаки. Тоже, поди, несладко — в облике облезлой шавки бегать… А до этого, несмотря на все дурные поступки, он пытался освободить подданных, дать им образование, сделать их жизнь лучше. Относился к ним, словно отец к детям. Какая же противоречивая натура этот Голд!»

Преподобный перевел взгляд на грузную фигуру, лежащую на кровати. Голд все еще спал, и священник был этому рад: ему требовалось время, чтобы привести мысли в порядок. Всю прошлую ночь он провел без сна, сопоставляя факты, обдумывая их, сравнивая со сведениями, что сохранились о тех временах. Все совпадало. И к утру он вынужден был признаться себе, что верит другу.

Позавтракав, викарий тут же поспешил к дому Майкла Голда, чтобы послушать продолжение удивительной исповеди. В саду, как и накануне, он заметил племянницу друга, миссис Роуз Делмор, и на ходу помахал ей рукой. Спустя пять минут он в сопровождении дворецкого уже входил в спальню доктора.

— Джон, — улыбнулся Голд. Викарию показалось, что друг подавил облегченный вздох. — Проходите, присаживайтесь. Вот это кресло — оно самое удобное.

Большая кровать под балдахином, витой шнур от колокольчика в головах, несколько зеленых, в полоску, вольтеровских кресел, чайный столик красного дерева, картины в тяжелых бронзовых рамах… Все как вчера. Пока гость устраивался, доктор обернулся к двери, где ждал дворецкий.

— Ничего не нужно, Уоткинс, ступайте.

Тот с поклоном удалился, а Голд повернулся к другу.

— Как спалось, дорогой Джон?

Священник усмехнулся.

— Боюсь, не очень хорошо. Ваш вчерашний рассказ просто выбил меня из колеи.

— Понимаю. Нелегко поверить в такое. Тем не менее, друг мой, это правда. Не забывайте, ведь я на исповеди. И готов ее продолжить. На чем мы вчера остановились?

— Вам пришлось переселиться в собаку, и вы бежали из Московии.

— Да, верно, — кивнул Голд и ненадолго погрузился в воспоминания. — Не буду утомлять вас, Джон, подробностями моего путешествия на запад. Я бежал проселочными дорогами, питаясь помоями на задворках постоялых дворов, на ночь же укрывался в ямах или оврагах.

— Каково это — быть собакой, Майкл?

— Даже не знаю, как передать эти ощущения. Очень странно, когда трава так близко, а дома и деревья такие высокие, когда при попытке что-то сказать из горла вырывается лай, а твой живот и руки… то есть лапы… покрыты грязной слипшейся шерстью. Мир казался несколько иным — предметы были словно растянуты, смазаны, и видел я не только то, что происходит передо мной, но и сбоку, и даже отчасти сзади. Цвета я различал плохо: трава, деревья, солнце, бабочки виделись светло-зелеными, а розы, маки, пионы — коричневыми. Но это меня не беспокоило, гораздо больше, чем на зрение, полагался я на усилившийся слух и ставший необычайно острым нюх. Чувствовал запахи зверей и не раз выслеживал в лесу зайца или белку. А как пах я сам, лучше и не вспоминать.

Голд замолчал, печальная усмешка исказила его лицо.