Она чувствовала на себе пристальный взгляд Лукаса. Он, вероятно, колебался, стоит ли поддаваться ее неуклюжим попыткам перевести тему. Затем вздохнул и вновь перевел взгляд на трассу.

– Технология изначально герданская, – уточнил он. – Так что, конечно, ӧссеанам она доступна уже несколько тысячелетий. Но они самые страшные зануды в мире. Они никогда и не думали использовать плазменное поле для развлечения, как мы.

– А как же Нӧргӧвӧек?

– Да он давно уже только носом ӧссеанин, – засмеялся Лукас. – Может, он и твердит, что у него резиденция на Ӧссе, но, скорее всего, это выдумал его консультант по связям с общественностью. На Ӧссе он совсем не знаменит. Пока всё в руках святош, конечно, никто не позволит какому-то лыжнику обрести влияние – а если у Нӧргӧвӧека есть хоть капля здравого смысла, он туда не сунется, пока не получит прямое приглашение какого-нибудь высокопоставленного священника.

Он покачал головой.

– Куда там, Нӧргӧвӧек в душе землянин. Ему отлично удалось продать остальным землянам немного скандальной инопланетной экзотики, причем за несусветные деньги.

– Какой ты язвительный!

– Вовсе нет. Я восхищаюсь, – со смехом заверил ее Лукас и встал.

В его глазах все еще было ликующее выражение – счастье без меры, искрящийся взрыв всех оттенков серого.

– Ну что, Пинки? Прокатимся еще раз, пока твои девочки не вернулись с обеда?

* * *

Они прокатились вновь, и еще, и в четвертый раз. Потом Пинки нужно было вернуться к своей команде. Лукас сбросил лыжи, удобно устроился на деревянном полу прогретой солнцем смотровой площадки и смотрел на девочек, несущихся по склону. Он вспоминал без горечи. Не жалел, что Пинки затащила его сюда – и не потому, что это подходящее место, чтобы спрятаться на пару часов от вероятного любопытства ӧссеан. Когда-то он действительно любил лыжи, и они до сих пор приносили ему радость.

Он зевнул и потянулся. Это была усталость совсем иного рода, не та, к которой он привык; усталость гораздо слаще той тупой боли в глазах, которая сопровождает человека, встающего в половине третьего ночи из-за письменного стола, на котором нисколько не уменьшилась пачка бумаг. Ветер в ушах и рассыпающиеся искры по краям лыж отлично разгружают голову: восстанавливаются извилины мозга, стертые дискомфортом сложных мыслительных конструкций. «Могло быть и хуже, и скоро будет», – подумал Лукас.

Он вспомнил о Софии. О Стэффорде. О Трэвисе. О Фионе Фергюссон. Обо всех людях, которых должен предупредить. Которых бы успел предупредить в оставшиеся несколько часов. И которых предупреждать не собирался.

Он закрыл глаза и наслаждался затишьем.

Перед бурей.

Глава семнадцатая

Время тайны

Непривычная интимность совместного вечера: они приняли вместе ванну, вместе поели, вместе провели часок в постели, а затем вместе выпили чай под одеялом. После этого Лукас оделся на выход, надел очередную роскошную герданскую рубашку, взял с полки стопку книг и погрузился в их мир, где был совершенно один. Пинки было неловко надевать трико, ведь она была на свидании; потому она так и сидела и сжималась от дискомфорта в дешевом халатике из полиэстера, обшитом множеством рюшечек, который выглядел сексуально на манекене и который она купила только ради Лукаса. Вдруг времени оказалось слишком много – времени в совершенно непривычной форме, времени помимо постоянной беготни, времени, когда было нечем заняться. Пинки привыкла проводить свои одинокие вечера перед Медианетом, но Лукас его вообще не включал. У нее также было хобби – разнообразное рукоделие, но ей не пришло в голову взять материалы с собой. Лукас сел за рабочий стол и начал разбирать бумаги. Пинки заглянула ему через плечо, но он даже не поднял голову. Всюду ӧссенские знаки. Она еще некоторое время наблюдала, как он листает толстую мицелиальную книгу.