Вторая смена - Лариса Романовская (2014)

– Хорошо, не буду. – Я неизвестно зачем начинаю крутить обручальное кольцо – словно поклясться на нем собираюсь, даром что оно без камней. Темчик кивает, потом говорит медленно, как на давно позабытом иностранном языке:

– Легко вроде отделался, а все равно. Как в бочке живу, как замуровали. – И мотает головой, будто ему вода в уши попала и он ее вытряхнуть хочет.

– Не нравится быть глухим, можешь стать чокнутым, как Венька Спицын. На тебе три убийства вообще-то! Забыл?

Он не забыл, стопудово. Лицо сразу изменилось. Будто его ударили или лишили рассудка – как закадычного дружка Веню. Мы ведь вместе на Казни Спицына были…

За умышленное убийство ведьмы по Контрибуции светит смертный приговор. Венька до самой смерти останется безумным, одержимым. Он теперь все, что про нас знает, не может в тайне хранить. Про Сторожевых рассказывает всем желающим и нежелающим, в любое время. У мирских такие разговоры только одну реакцию и вызывают. Родителей Венькиных, конечно, жалко, но… Нам же нашу Дору тоже жалко, правда?

Темчик отлично помнит, как его приятель в зал суда нормальным вошел, в клетку для подсудимых тоже вменяемым сел, а вот обратно вылез в шизоидном расстройстве. Его потом конвой до дома вез, потому что куда бывшему человеку за руль в таком состоянии?

– Спасибо, что напомнила, – ядовито отзывается мой ученик.

– Темка, ты прости. Просто я не знаю ничего. Мне сейчас страшно, а объяснить не могу. Потому что у тебя ученичество. Ты как мирской, а их впутывать…

– Как гражданских примерно, – усмехается Артем. – Не по уставу вашему, правда?

Вроде необидно так отвечает, даже губы в улыбку сложились – непростым паззлом. А вот все равно не прощает.

– Ты откуда знаешь?

– Уставы, Женя, везде одинаковые…

Я молчу. Извиниться, наверное, надо? Рассказать, как бывает паскудно, когда теряешь силы, а почему – непонятно. Словно тонешь, а вокруг ни души. Или Темка со мной?

И тут он меня, наконец, целует. Крепко. Как будто на прощание. И все, что потом, – оно тоже как на прощание.

Такое бывает на вокзалах, в аэропорту или на автобусной станции. Стоишь, все время спотыкаясь о поставленную сумку. И каждое касание, каждое слово гудит у тебя внутри, словно по венам вместо крови кипяток пустили. До дрожи. Невозможно поверить, что через секунду по окрику водителя, по паровозному свистку, по приказу громкоговорителя придется разойтись, расцепиться. И руки, которые тебя гладят, отодвинутся, перестанут быть частью тебя, твоего тела, твоей жизни. И сердце (вроде не твое, хотя на самом деле твое – просто между ним и тобой свитер, куртка, плащ и еще свитер) тоже не будет тюкать рядом, отзываясь у тебя в ушах. Оно будет биться в горький и холодный воздух автобусного салона, в электрическую атмосферу зала таможенного досмотра, в глухое пространство вагонного тамбура. А ты останешься в неукомплектованном виде. Тебя стало наполовину меньше. И та половина была живучей. А у тебя только память пальцев осталась. И слова: много нерасказанного, неотвеченного.

Не хочу я сейчас это чувствовать.

Я цепляюсь за Темчика – так, словно нас несет каким-то особенно лихим ветром, и если мы друг от друга отлепимся, то больше не увидимся и в одиночку не справимся. Он это понимает… Держит меня – не крепким объятием, а множеством мелких, стремительных движений: когда одновременно и целуешь, и говоришь, и молнию расстегиваешь, и пробуешь сделать шаг спиной вперед, нащупать стену. И все откликается на быстрые, смущенные немного прикосновения. Это хорошо до нереальности, до невозможности.

Я почти не удивляюсь, когда к трепыханиям и прочим прекрасным жестам прибавляется механический зуд с примесью визгливого звона – мой мобильный. Его категорически нельзя брать в руки. Жать на его кнопки – опасно для жизни. А складывать в слово буквы, всплывшие на экране, – это как собственный приговор читать. «Анька».

– Ты где? Ты можешь сейчас домой?