Моя леди Джейн - Броди Эштон, Джоди Мидоуз, Синтия Хэнд (2019)

Здесь добросовестные рассказчики вынуждены отвлечься, чтобы упомянуть о двух фактах, весьма вероятно, усиливавших чувство неловкости, которое герцог Нортумберлендский всегда испытывал в присутствии младшего отпрыска. Во-первых, эзианские способности молва обыкновенно считала наследственными, в то время как ни сам герцог, ни его верная (надо полагать) жена такими способностями не обладали.

Во-вторых, у герцога имелся эпической величины нос, пропорции какового давно вошли в поговорку; нос же Гиффорда имел безупречные размеры и форму, способную вдохновить какого-нибудь автора нежных сонетов.

Сочетание этих двух обстоятельств заставляло лорда Джона частенько бросать косые взгляды на супругу, а с Гиффордом обращаться как с пустым местом.

Именно поэтому, едва ему исполнилось тринадцать лет, Гиффорд стал просить всех называть его просто «Ги» – а никому и дела не было до того, как его зовут в действительности.

Биллингсли проводил Ги от бокового входа в покои до третьего парадного зала, где юноша невзначай поймал краем глаза свое отражение в большом подвесном зеркале и задержался на секунду, чтобы выловить прицепившийся к каштановой шевелюре пучок сена.

Мать следила за неукоснительным исполнением правил приличия в замке, и важнейшее из них звучало так: «Все следы дневных конных эскапад должны быть оставляемы в конюшне, то есть там, где им и место».

Леди Дадли всегда относилась к проклятию сына так, словно он сам только того и желает, чтобы проводить дни в четвероногом обличье. Как будто это была такая причудливая форма подросткового протеста для мальчика из привилегированной семьи. Она постоянно забывала, что он не просил и не выбирал этой особенности своего существования, и если бы только существовал способ контролировать ее, то сын с радостью пожертвовал бы правой рукой Биллингсли, чтобы узнать этот способ.

Словно прочтя мысли своего молодого господина, Биллингсли вытянул правую руку куда-то в сторону – Ги с того места, где стоял, не мог видеть, что именно тот делал.

– Прошу сюда, милорд, – произнес он и с шумом распахнул двери гостиной левой рукой.

В комнате Ги уже ждали: отец сидел за богато украшенным деревянным письменным столом, мать, леди Гертруда, стояла за его спиной. Ее ладонь покоилась на плече лорда Дадли – так, словно они позировали для портрета. Темперанс, маленькая сестренка Гиффорда, играла на кушетке в кукольный набор с рыцарями и дамами.

– Гиффи! – радостно воскликнула она, завидев брата. Темпи была единственным существом на свете, имевшим право безнаказанно звать его «Гиффи».

– Привет, Кудряшка, – улыбнулся Ги, ибо у Темпи были самые кудрявые светлые локоны во всей Англии.

– Сын, – произнес лорд Дадли. Он подал знак рукой женщине, стоявшей в углу, – нянюшке Темпи, и та немедленно, ухватив маленькую девочку за руку, повлекла ее прочь из гостиной. Малышка лишь успела неловко помахать брату на ходу рукой, в которой ей также приходилось удерживать кукол (другая помещалась в ладони у няни). – Спасибо, что пришел без промедления.

– Отец, – ответил Ги с легким поклоном, уже поняв, что дело неладно, ибо «пришел без промедления» было высшим «комплиментом», услышанным им от родителя более чем за два года (последняя похвала касалась умения «оставаться на заднем плане» во время визита испанского посланника Рафаэля Амадора).

– У нас есть для тебя чудесное известие, – продолжал между тем лорд Дадли. При этих словах леди Гертруда еще сильнее выпрямилась. – Относительно твоего счастливого будущего.

«Ого-го», – подумал Ги. Когда говорят «счастливое будущее», всегда имеют в виду…