Кровь в круге - Остин Марс (2019)

— Вы их похоронили. Книги пишут для того, чтобы их читали. А напечатать книгу и закрыть ее в подвале — это похоронить заживо.

— Я показал книгу на одном вечере, стихи раскритиковали за поверхностность, бессмысленность, бездуховность и несовременность, на Тедди вылили ушат дерьма, и я не захотел отдавать книгу тому, кто не может ее оценить.

— Но Артур оценил.

— Он относится слишком легкомысленно.

— Потому что это легкомысленные стихи, Тедди их легко писал, и Артур их легко читает, получая от этого удовольствие. Уж кто кто, а он точно способен их оценить и понять правильно, потому что он сам такой. Вы так трепетно относитесь к стихам, потому что сами их писать не умеете, а Тедди умел, и ему это было легко, и он легко их писал, отпускал в мир и забывал. Люди услышали, посмеялись, бокалы подняли, получили удовольствие — все, стихи выполнили свое предназначение. Ваша ревность и жадность — это реально нездоровая тема, подумайте об этом.

Он посмотрел на шкаф, на то место, где раньше стояла книга, на кресло, в котором бело-золотой Артур читал эти стихи вслух, перевел взгляд на Веру, прохладно спросил:

— Вы хотите, чтобы я подарил Артуру книгу?

— Ни в коем случае. Вы подарите, стиснув зубы и от сердца оторвав, и будете злиться и винить меня.

— Чего вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы когда вы сами захотите дать ему почитать эту книгу, и вам это принесет радость, и не принесет отрицательных эмоций, вообще ни единой… я хочу, чтобы вы мне об этом сказали.

— Зачем?

— Я за вас порадуюсь.

— Вы очень, очень странная женщина.

— Сказал человек, который ревнует книгу. По вам психотерапия плачет горючими слезами, на вас десяток мозгоправов озолотиться может.

Он улыбнулся и прищурил один глаз:

— Я слишком жаден для этой фигни.

Вера неконтролируемо улыбнулась и тут же отвернулась, прикусив губы, укоризненно посмотрела на министра и сказала:

— Это не смешно.

Он с улыбочкой развел руками:

— Но вы улыбаетесь.

Она отвернулась, кожей чувствуя, как в дверном проеме расцветает пышный фонтан самоуверенности и самодовольства, министр усмехнулся и с поддевкой шепнул:

— Вы. Меня. Любите. Я знаю. Вы можете врать по этому поводу что угодно, и придумывать железные оправдания, но я знаю правду — вы пошли бить эту суку потому, что она подняла на меня руку. Вы ее спровоцировали, раздразнили, унизили, искалечили, и получили от этого удовольствие. И получите еще не раз. Не потому, что мы банда, а потому что вы считаете меня своей собственностью. Как вещь, которой вы можете не пользоваться, она может вам вообще не нравиться, может валяться в шкафу годами, но если ее кто-то тронет, вы сломаете ему руку, не потому, что вы жадный человек, а просто за наглость. И я вас прекрасно, всей душой понимаю. Пойдемте спать, вы тоже устали.

Она молчала и пыталась решить, к кому идти за ответом. Адвокат уже мысленно чесал министра во всех измерениях, истекая слюнями и дрожа от кайфа, прокурор психовал и пытался найти в его словах противоречия, и не мог. Третий, циничный и молчаливый, вообще не шевелился — его позиция не менялась никогда, он просто смотрел на часы, отсчитывающие время до неизбежной свадьбы с какой-нибудь одобренной обществом цыньянской девственницей.

— Вера, я сейчас пойду в спальню, возьму одеяло, и постелю вот сюда, — он указал щедрым жестом на пол перед столом. — Лягу, сниму амулет против храпа, и буду создавать вам неповторимый аккомпанемент к рассуждениям о моих конкурентах. Это поможет вам сделать правильный выбор, я уверен.

Она это представила и начала неконтролируемо улыбаться, пыталась с этим бороться, но получалось плохо. Министр рассмеялся и сказал:

— Пойдем. Здесь, конечно, не такая кровать, как дома, но тоже большая, будет удобно.

«Дом.»

В памяти вынырнули из тумана серые камни и шпили, она перестала улыбаться и сказала:

— Нам нужно поговорить.