Беру тебя напрокат - Елена Трифоненко (2020)

Вот же гребаная ситуация! Отдавать кому-то куколку, которую так славно подучил под себя, совершенно не хочется. Но и тряпкой я тоже не записывался. Если я сказал, что до тридцати не женюсь, значит, не женюсь.

Я киваю своим мыслям, а потом решительно стираю из телефона Маринин номер. Надо возвращаться к парням. Надо работать.

Зайдя в комнату, сразу сажусь к ноуту.

— Погоди зарываться, — деловито орет Антон, — пошли сначала чего-нибудь пожрем.

— Не хочу.

— Пошли, деточка! — настаивает он. — Надо обсудить кое-что.

Валера тоже встает из-за стола с довольной рожей. Этот всегда не прочь похавать. Щеки уже из-за ушей торчат, пузико наметилось, а он все за ложку чуть что хватается. Я и Тоха зовем его между собой Пупсом. Он прям похож. И если продолжит жрать как в не себя, через пару месяцев сходства будет еще больше.

— Валерик, тебя не звали, — Тоха грубо пихает Пупса обратно на его стул. — Взрослые дяди сейчас серьезные разговоры разговаривать будут. Уши им греть не надо.

Он достает откуда-то конфетку и сует Валере:

— На вот тебе карамельку.

Валера забавно хмурится, шевелит своими пушистыми нежными бровками. Наверное, опять обидится. Да и фиг с ним. Чего обижаться? Мы же так, по-доброму прикалываемся.

Я и Антоха идем на кухню. Там, конечно, свинарник, потому что, съезжая, Марина устроила погром, а прибираться мне некогда. У меня сроки горят. Я только кое-какие осколки смел в кучу и выбросил заплесневелый холодец, который кто-то оставил на столе.

Антон находит в холодильнике колбасу и сыр, нарезает их огромными шматками. Я от скуки завариваю себе чай из пакетика. Какую-то цветочную муть: Маринка только такую и покупала. Она вообще большая любительница всяких веников.

— Ты своей сейчас звонил? — спрашивает Антон, мастрякая слабое подобие бутерброда: по краям колбаса, внутри — сыр.

— Не твое собачье дело.

— Помирились?

— Нет.

— Так ты у нас по-прежнему брошенка, Петров? — Антоха откладывает бутер и, вытерев руки об какую-то валяющуюся на столе тряпку, похлопывает себя по груди. — Иди к мамочке! Взрыдни на ее широкой груди.

— Спасибо, как-нибудь обойдусь, — невольно ухмыляюсь я. — Буду копить в себе.

— Ну это тоже дело, — Антоха возвращается к бутеру, запихивает чуть ли не половину его в рот. — Только физию попроще сделай, а то как будто бабушку похоронил.

— Ты же знаешь, я эти девчачьи истерики на дух не переношу.

— А кто их любит?

Я делаю глоток цветочной мути, а потом меня почему-то прорывает:

— Не, я не понимаю: нормально все было, и тут — бац! Подавай ей печать в паспорте. Вот чего у девчонок в башке, что их так клинит на свадебках? Это уже третья, что пытается меня в загс отпереть.

Антоха дожевывает остатки бутера и смотрит на меня снисходительно:

— Знаешь, в чем твоя проблема, Петров? В том, что тебе нравятся домашние фифочки, а у них у всех идея-фикс — взамуж сходить. Ты выбирай кого попроще. Ну и жить их с собой не зови. Просто встречайся. А еще меняй телок почаще, чтобы не привязывались.

Я, конечно, кривлюсь, а Антоха начинает ржать:

— Ай, забыл-забыл, у тебя же дед — венеролог, ты же у нас не приемлешь беспорядочных половых связей.

— Не венеролог, а сексолог, — на автомате поправляю я. — Это вообще разное. Но потаскушки меня и правда не интересуют. Я себя не на помойке нашел, чтобы совать в место, в котором полгорода отметилось. И еще я ревнивый. Мне надо знать, что девочка кроме меня никого к себе не подпускает.

— Ну тогда не жалуйся, мурзик, что бабы к тебе со всей душою и хотят размножаться.

— Спасибо за совет, мамуля! — говорю я и тоже делаю себе бутер из колбасы и сыра. — Ты чего меня на кухню притащил-то? Чтобы мою тонкую душевную организацию обсудить, или еще дела есть?