Дурная кровь - Даха Тараторина (2020)

— Тш-ш-ш! — велел тот. К чему слова, когда рядом — волшебство? Слова подождут. Но Санни не отставал.

— Верд…

— Позже, — непривычно спокойно, без крохи злости попросил охотник.

— Верд.

— Ну что тебе?

Вынужденный оторваться от дива, он сейчас и за меньшее надрал бы приятелю уши. Но служитель ещё и ляпнул то, от чего наёмник вовсе вскипел:

— Не нужно продавать её…

— Заткнись, Санни.

— Посмотри на неё, — не унимался святоша. — Она же живое чудо!

— И мне отвалят за него кучу денег, — Верд палкой поправил угли, опасаясь снова поднимать глаза на колдунью. Чего доброго, мелькнёт мысль, что не такую уж ерунду городит Санторий…

— Ты позволишь запереть её в клетке?

— Если клетка удобная, то отчего ж не запереть.

Эх! Слишком сильно саданул палкой по кострищу! Треснула надвое, упала в огонь, взметнув сноп искр. Талла вздрогнула, но не повернулась, а вот хромая лошадь укоризненно фыркнула.

— Она же невинная девочка! — неубедительно, но горячо возразил служитель.

Верд повернулся к нему, уставился на переносицу колючим взглядом, который (Санни прекрасно это знал!) не мог выдержать никто.

— А я — твой друг!

— Бывший друг, — с горечью напомнил служитель.

— Но хороший бывший друг, — хмыкнул Верд.

Больше Санторий не говорил. Готовясь ко сну, охотник съязвил, что, кабы знал, как просто его заткнуть, давно бы это сделал. Но от шутки ароматная каша, съеденная на ужин, точно поднялась обратно к горлу и стала комлем. Потому, наверное, и не спалось. Хотя шастающие поблизости волки тоже не способствовали спокойному отдыху. Когда же мужчина отлучился, так сказать, спугнуть из окрестностей лагеря хищников, застал у входа в шалашик надпись (сделанную, кстати, с ошибкой): «Шёл бы ты нахрен». Предполагаемый автор текста лежал спиной к костру и неубедительно изображал спящего. Верд хмыкнул и без малейших угрызений совести затоптал откровение слуги Богов.

Вскоре подморозило сильнее, пришлось потянуться за одеялом. Оно почему-то оказалось ближе, чем помнил охотник. Прямо-таки само сунулось в руку, как соскучившийся пёс. Ещё и тёплое…

— Чего не спишь? — вслед за ним вылезла Талла.

— Вас стерегу.

— Думаешь, сбежим?

— Думаю, убьётесь сдуру.

— Это мы можем, — хихикнула девчонка, отвоёвывая край ткани и устраиваясь под ней, как птенец под крылом.

— А ты чего? — буркнул мужчина, чтобы хоть как-то среагировать на странный жест.

— Стерегу тебя. Вдруг сбежишь.

Пустые разговоры. К чему? Охотник зло выдохнул. Лучше бы девка спала. А то сидит рядом, непонятно, чего хочет, жмётся к боку, не давая расслабить плечи.

И волосы эти, что снег на ветру! Колышутся, взмывают в воздух, повинуясь чьей-то неведомой воле, а не законам природы. Белые, как снежинки. Того и гляди растают от жара огня.

Льдинка. Хрупкая, тонкая… Не тронь — рассыплется в огрубевших пальцах.

А пламя плясало, облизывая рассохшееся дерево, сжирая всё, до чего могло добраться, шипело, боязливо отдёргивая языки от островков снега. Что станет, коснись оно ледяной статуэтки? Огонь потухнет, отступив перед красотой? Возможно. Но и красоты не станет. Лучше уж им держаться подальше, каждый в своём мире. Хрупким статуэткам место на полке. А лесному костру — в походе.

— Как живой, правда? — обожгло щёку охотника тёплое дыхание.

— Скажешь тоже… — он подбросил пук хвороста, и огонь с рычанием накинулся на добычу. Точно как живой.

— Как добрый хозяин. Накормил, обогрел. А сейчас сказки сказывает.

— Ерунду-то не мели. Сказки… Тоже мне.

— А ты послушай!

Талла обхватила его тонкими ручками за шею, заставила склониться к костру. Тот трещал, поедая горючее, шипел, злился, пыхтел и бурчал. Как старый зловредный дед, у которого выпрашивают историю непоседливые детишки.