Выбор. О свободе и внутренней силе человека - Эдит Ева Эгер (2017)

Внезапно я вспоминаю об открытке, о которой не думала с той ночи, как Клара вышла замуж, – об открытке, вставленной в раму зеркала в комнате Магды в Кошице. Поверх изображения моста от руки написано слово Эль-Пасо. Как я могла забыть, что десять лет назад Лаци Гладштейн переехал сюда, в этот город? Лаци – тот самый юноша, которого вместе с нами освободили из Гунскирхена, который вместе со мной и Магдой ехал на крыше поезда из Вены в Прагу, он утешал нас и держал за руки; в свое время я думала, что однажды он женится на Магде; он переехал в Эль-Пасо, чтобы поработать в мебельном магазине тети и дяди и накопить денег на медицинское образование. Эль-Пасо. Тогда я глядела на открытку и думала о городе где-то на краю света, и в этом городе я сейчас живу.

Одри прерывает мои грезы, требуя, чтобы ее покачали на качелях. Когда я поднимаю дочь, венгерка вместе с сыном тоже подходит к качелям. Я быстро заговариваю с ней по-венгерски – прежде чем успеваю остановить себя.

– Вы из Венгрии? Возможно, вы знаете моего старого друга, который переехал сюда после войны.

Она смотрит на меня весело, как будто восхищается моей невероятной наивностью – так взрослые обычно глядят на детей.

– А кто ваш друг? – спрашивает женщина, как бы подыгрывая мне.

– Лаци Гладштейн.

– Я его сестра! – вскрикивает она.

Судя по слезам на ее глазах, она расшифровала мой код: старый друг, после войны.

– Он доктор, – добавляет она. – Теперь он Ларри Глэдстон.

Как описать, что я чувствовала в тот момент? Десять лет прошло с тех пор, как я ехала с Лаци на поезде вместе с другими никому не нужными выжившими. За десять лет он воплотил свою мечту стать врачом. После такой новости кажется, что не существует недостижимых целей и пустых надежд. Он начал новую жизнь в Америке. Значит, смогу и я.

Но это не вся история. Я стою в парке под жарким пустынным солнцем, действительно находясь на краю света – по времени и в пространстве я слишком далека от той истекающей кровью брошенной в яму девочки, задыхающейся под грудой мертвых тел в сыром лесу в Австрии. Однако я впервые, впервые с окончания войны, так близка к ней – а все потому, что подпускаю чужого человека к себе самой, к той девочке. Здесь, в парке, при ярком солнечном свете я сталкиваюсь с призраком прошлого, в то время как моя дочь требует раскачивать качели сильнее и еще сильнее. Возможно, продвигаясь вперед, я, одновременно ходя по кругу, возвращаюсь к исходной точке.

Я нахожу Ларри Глэдстона в телефонной книге, но проходит еще неделя или даже больше, прежде чем я решаюсь позвонить. Трубку снимает его жена, американка. Она слушает меня, несколько раз спрашивает, как пишется мое имя. Я твержу себе, что он меня не вспомнит. В тот вечер Боб и его семья приглашены к нам на ужин. Марианна просит меня приготовить гамбургеры, и я делаю их так, как готовила бы мама: говяжий фарш с яйцом и чесноком скатываю в шарики, обваливаю в панировочных сухарях, подаю с брюссельской капустой и картофелем, приготовленным с семенами тмина. Когда я ставлю блюдо на стол, Марианна закатывает глаза:

– Мам, я имела в виду американские гамбургеры.

Она хочет плоские котлетки на безвкусных белых булках, с жирным картофелем фри и кляксой пресного кетчупа. Она чувствует себя неловко перед Дики и Барбарой, своими юными американскими родственниками. Ее неодобрение больно жалит. Я совершила то, чего пообещала себе никогда не допускать. Из-за меня ей стало стыдно. Звонит телефон, я бегу к нему.

– Эдит, – говорит мужской голос. – Миссис Эгер. Это доктор Ларри Глэдстон.

Он говорит по-английски, но голос все тот же. С его голосом на мою кухню врывается прошлое – резкий порыв ветра на крыше поезда, и у меня от слабости кружится голова. Я такая же истощенная, как тогда. Как тогда, я испытываю страшный голод. У меня болит сломанная спина.

– Лаци, – выдыхаю я.