Выбор. О свободе и внутренней силе человека - Эдит Ева Эгер (2017)

– И что, это плохо? – Рене зло огрызается. – Быть преданной сыну?

– Траур очень важен, – говорю я. – Но когда он длится чрезмерно, он становится средством избегать горя.

Траурные обычаи и ритуалы представляют собой крайне важную составляющую работы над горем. Я думаю, именно поэтому культурные и религиозные практики включают досконально продуманные траурные ритуалы: в них есть четко очерченное пространство и жестко регламентированная структура, в рамках которой человеку удобнее начинать испытывать чувство потери. Но траурный период также имеет четко выраженное завершение. С этого момента потеря перестает быть величиной, отдельной от жизни, и полностью интегрируется в жизнь. Если человек пребывает в состоянии постоянного траура, он выбирает мышление жертвы, полагая, что никогда не сможет преодолеть свое горе утраты. Когда мы зациклены на трауре по близким, мы словно даем понять, что наша жизнь закончилась тоже. Траур Рене, хотя и причиняет ей боль, становится своеобразным щитом, ограждающим ее от настоящей жизни. Соблюдая нескончаемый ритуал прощания с сыном, она защищает себя от необходимости принять жизнь.

– Вы проводите больше времени с сыном, который уже мертв, или с дочерью, которая жива? И на кого больше вы тратите свою эмоциональную энергию?

Рене выглядит подавленной.

– Я хорошая мать, но я не собираюсь притворяться, что мне не больно.

– Вам не нужно притворяться. Но вы единственный человек, который может помешать мужу и дочери потерять вас.

Я вспоминаю, как моя мать разговаривала с портретом своей матери, висящим над пианино. Плача, она твердила: «О Боже, Боже, дай мне сил». Ее причитания пугали меня. Ее зацикленность на потере была своеобразным люком, она открывала крышку и проваливалась вниз, к спасению. Я была как дитя алкоголика, стоящее на страже ее ухода от реальности, не способное спасти ее от бездны, но чувствующее, что почему-то это моя задача.

– Было время, когда я думала, что утону, если вовлеку себя в скорбь, – говорю я Рене. – Но это подобно истории про Моисея и Красное море. Каким-то образом воды расступаются. И ты проходишь через свою скорбь, как по дну моря.

Я прошу Рене попробовать что-нибудь новое, чтобы сместить фокус с траура на горе.

– Поставьте фотографию Джереми в гостиной. Не ходите на кладбище, чтобы оплакать его потерю. Найдите способ связаться с ним в доме. Каждый день просто сидите минут пятнадцать-двадцать, чтобы побыть с ним. Вы можете касаться его лица, рассказывать ему, чем вы заняты. Разговаривайте с ним. Потом поцелуйте его и возвращайтесь в свой день.

– Я так боюсь снова оставить его.

– Он покончил с собой не из-за вас.

– Вы этого не знаете.

– Есть множество ситуаций, в которых вы могли повести себя иначе. Этот выбор сделан, прошлое ушло, ничто не может его изменить. По какой-то причине, которую мы уже никогда не узнаем, Джереми решил покончить с жизнью. Вы не можете выбирать за него.

– Я не знаю, как жить с этим.

– Принятие не приходит в одночасье. И вы всегда будете помнить о сыне. Но вы можете выбрать путь вперед. Вы откроете для себя, что жить полной жизнью – лучший способ почтить его память.

В прошлом году я получила от Рене и Грега рождественское поздравление и фотографию: они стоят рядом с елкой вместе с дочерью – прелестной девочкой в красном платье. Грег одной рукой обнимает дочь, другой – жену. Над плечом Рене на каминной полке стоит фотография Джереми – его последняя школьная фотография, он в синей рубашке, и у него невероятно счастливая улыбка. Он в семье не черная дыра. Не святыня. Он присутствует, он всегда с ними.