Седмица Трехглазого - Борис Акунин (2017)

Шакловитый (небрежно поклонившись). Здравствуй, Петр Алексеевич. Что это ты немцем вырядился? Нехорошо. Мои стрельцы недовольны. Говорят, младший царь нас, русских воинов, не любит, ему немецкие штуки по нраву. Сам знаешь, какие они – стрельцы. Я хоть над ними начальник, а сам их боюсь. Взбесятся – не удержишь. Помнишь, как они во дворец ворвались? Как дядьев твоих растерзали? Не приведи господь сызнова такое случится. Сделай милость, твое величество, послушай совета верного слуги. Облачись-ка ты в наше, русское платье да пожалуй со мной в Москву. Объедем с тобой полки, скажешь стрельцам ласковое слово, одаришь их зеленым вином. Глядишь, они и успокоятся…

Слушая Шакловитого, Петр начинает судорожно дергаться – всё заметнее, всё сильнее.

Петр (фальцетом, захлебываясь от ярости). Ты… мне… указывать?! Ты мне – стрельцами угрожать?! Пес, пес! Маленького меня не добили, теперь хотите?! Да я теперь не тот… Не тот!

Шакловитый (спокойно, с усмешкой). Не кот? Конечно, ты не кот. Коли я пес, то ты – котенок.

Петр (оборачиваясь). Эй, преображенцы! Сюда! Ко мне!

Вбегают двое дюжих молодцов в таких же, как у Петра, кафтанах, с белыми портупеями крест-накрест.

Петр. Взять его, вора! Связать! В подвал его! В темницу!

Шакловитый. Государь, ты в своем уме?

Он отступает.

Петр (задыхаясь). Ку…куда? Ку…да? Взять!

Потешные хватают Шакловитого под руки.

Шакловитый. Раскудахтался, петушок! В Москве стрельцов двадцать тысяч. Они тут камня на камне не оставят. Разнесут твой курятник вместе с цыплятами!

Петр. Я… петушок?! Ты это… мне… царю?! Руби его, ребята! Я сам… сам…

Хочет вытащить шпагу, но у него начинается припадок. Петр рвет на себе ворот, хрипит, валится, бьет каблуками по полу.

Евдокия визжит.

Царица Наталья. Опять! Опять! Петенька!

Кидается к сыну, но не может его удержать.

Трехглазов, который до сих пор стоял неподвижно, подходит к преображенцам.

Трехглазов. Что стоите, дурни? Держите царя, пока он себя не покалечил.

Потешные бросаются к Петру, а Трехглазов хватает Шакловитого за руку и тащит прочь. Они исчезают под бессвязные вопли Петра, визг царицы Евдокии и причитания царицы Натальи.

Картина восьмая

У царевны Софьи

Ночь. Гроза. Время от времени раскаты грома, вспышки молний, порывы ветра, шум ливня.

Раздвигается занавес. Софья, Василий Голицын, Шакловитый и Трехглазов точно в таком же положении, как в пятой картине, только тогда был день, а сейчас горят свечи: царевна во главе стола, министры напротив друг друга, охранник поодаль, за спиной у князя.

Василий Голицын. А теперь, Федор Леонтьевич, я тебе скажу то же, что ты мне говорил давеча. Ты не чересчур нас пугаешь?

Шакловитый. Какое чересчур! Ты бы его лицо видел! Звереныш лютый. Кабы не твой человек, князь, изрубили бы меня на месте. Решать надо. И быстро. Промедлим – будет поздно. Дело к крови идет. К большой крови. И чем дольше протянем, тем обильней она прольется… Иначе скажу. Тут решается, чья кровь прольется: его или наша.

Василий Голицын. Опомнись, Федор! Ты о чьей крови говоришь? О царской! И кто он? Мальчишка. Что он может? Какая у него сила? Две сотни потешных? И не забывай. Мы не злодеи, не заговорщики. Мы – закон. Мы – государство.

Шакловитый. Хорошо тебе проповеди читать. Ты – князь Голицын, тебе голову с плеч не снимут. А меня в пытошный застенок кинут, на дыбе изломают и потом – под топор. Ну да я не овца, я так запросто не дамся! Царевна, я сегодня верных командиров собрал. Все заодно, все готовы, ничего не устрашатся. Только прикажи.

Софья сидит неподвижно, смотрит на Шакловитого, потом на Василия Голицына.