Среди тысячи слов - Эмма Скотт (2020)

Ночи в мрачном театре, вековые строки, проговоренные с современными эмоциями. Камень в амфитеатре и его руки, помогающие мне спуститься, касающиеся меня в первый раз. Запах лабиринта из живой изгороди во время нашего поцелуя. Кладбище, на котором я рассказала свою историю, и он принял ее, не отшатнувшись и не посчитав меня испорченной. И наш танец на холме, когда весь Хармони лежал под нами в темноте.

Мы целовались сквозь слезы. Целовались, хотя едва могли дышать, крепко обнимая друг друга, цепляясь друг за друга, потому что отпустить было невозможно. Мы целовались, пока усталость ночи не нахлынула на нас.

Айзек откинулся на мой диван, забирая меня с собой. Он притянул меня на свои колени, и я положила голову на его грудь, слушая его сердцебиение. Он крепко обнимал меня, а я смяла его рубашку в кулаках.

– Я так устала, – сказала я.

– Знаю, малышка. Я тоже.

– Давай пойдем в постель.

Я отвела его в спальню. Мы расстались, только чтобы я вылезла из платья и натянула футболку на белье. Выйдя из ванной, я увидела, что Айзек разделся до майки и боксеров. Так же, как и три года назад. Только в этот раз ничто не разбудит нас посреди ночи, чтобы разлучить.

Мы улеглись лицом друг к другу, переплетя руки и ноги. Целовались, пока усталость не погрузила Айзека в сон, хотя его губы все еще касались моих.

– Ты заснул рядом со мной, – прошептала я ему в губы. – Посреди поцелуя.

Я наслаждалась им еще несколько мгновений, а потом перевернулась, чтобы упереться спиной ему в грудь.

– Уиллоу – выдохнул он мне в затылок.

– Я думала, ты спал.

– Мои глаза просто отдыхали.

Я засмеялась, слишком устав, чтобы сделать что-либо еще.

– Должен тебе кое-что сказать, – заметил он. – Что-то очень важное.

– М-м-м?

– Я никогда не полюблю кого-либо, кроме тебя.

* * *

Я открыла глаза и увидела солнечный свет, льющийся в комнату. На часах было десять утра. Я никогда в жизни так долго не спала.

Наши тела все еще были переплетены, он крепко прижимал меня к себе, обнимая. Я удобнее устроилась у него на груди, скользя пальцами по его рукам, вытатуированным словам на левом предплечье.

«Я горю, я страдаю, я погибаю».

Пальцы скользнули дальше, по разбитым костяшкам. Однажды я сказала ему, что избиение Ксавьера не поможет мне. Теперь, глядя на его раны, я не могла отбросить мысль, что это физическое доказательство того, что Айзек сделает больно любому, обидевшему меня, включая самого себя.

– Не надо больше боли, – прошептала я и поцеловала его костяшки.

Он шевельнулся, и его губы коснулись моей шеи.

– Мне нравится твой дом, – сказал он. – Ты мне в нем нравишься. Твое место здесь.

Я перевернулась, чтобы посмотреть на него.

– Что насчет тебя? Где твое место?

– С тобой. Если ты этого хочешь.

– Очень, – я поцеловала его в губы, в порез в уголке рта, в подбородок. – Но будешь ли ты здесь счастлив? Как же твоя карьера? Что насчет Голливуда?

– Я покончил с Голливудом. Он дал мне необходимое, и я убрался оттуда ко всем чертям. Я не вернусь.

– Бродвей?

– Для меня или тебя?

Я закрыла лицо руками.

– О боже, не для меня.

Он убрал мои руки от лица.

– Да, для тебя. Ты гениальна, малышка. Мир должен знать об этом. Но не нужно спешить. Я могу остаться здесь. Я хочу остаться здесь. Я увидел Хармони твоими глазами и… – он пожал плечами. – Это дом. Я хочу строить будущее здесь и с тобой.

– Правда?

– Клянусь, – он улыбнулся. – Марти уже записал нас в следующую постановку Шекспира.

Я опустила взгляд.

– Возможно, театра больше не будет, Айзек. Ксавьер сказал мне, что купит его и снесет.

Глаза Айзека потемнели.

– Я его куплю.

Я широко распахнула глаза.

– Ты можешь это сделать?

Он притянул меня поближе.